Однако, прежде чем сообщить отцу, надо было убедиться, что время подходит исчезающей женщине, поэтому я залогинился в почте и послал такое сообщение:

Я в Нью-Йорке. Завтра, «Кофе для снобов», в 10 утра? Я буду в футболке с Боуи.

Буквально через несколько минут пришел ответ:

Отлично, до встречи. (Повторяю, я приду с оружием. Если ты извращенец, тебе конец.)

И вот мы в поезде на пути у университету. Парень в углу переходит от стихов к исполнению «Кабинетных баталий» из мюзикла «Гамильтон». У него получается очень даже неплохо, о чем я собираюсь сказать вслух, но тут открываются двери и папа выводит меня из вагона. Я следую за ним через море пешеходов, движущихся гомогенной массой вперед и вверх.

У подножия узкой бетонной лестницы на земле сидит человек без обуви и без носков, с нестрижеными волосами и клочковатой бородой, на коленях у него ксилофон. Человек не играет, просто обнимает инструмент, на лице у него тихое отчаяние, и я гадаю, сколько лет назад он махнул на себя рукой. Когда мы приближаемся, я воображаю, как борода и волосы растут у него в обратную сторону – и, будто исчезающая женщина наоборот, он молодеет, глаза зажигаются, отчаяние в них трансформируется в ожидание, пока наконец он не превращается в маленького мальчика со свежим личиком и целым миром впереди. Подходим еще ближе, и теперь я думаю о том, как это случилось: внезапное увольнение из-за сокращений в компании, наркотики или просто цепочка неудач, а может, мир перед ним просто сдувался, как дырявый воздушный шар, пока не скукожился и не упал смятой тряпочкой к босым ногам безголосого старика, обнимающего старый безголосый ксилофон.

Не знаю, то ли отец заметил, что творится у меня на лице, то ли поддался порыву, но, когда мы проходим мимо, он бросает двадцать долларов в плошку рядом со стариком, а потом мы поднимаемся по лестнице, и папа говорит:

– Ну как, готов? И я думаю, можно ли вообще быть готовым, если учесть разницу между тем миром, который нам обещали, и сломанным инструментом, который мы получили.

– Ага, – отвечаю я, – готов.

Но на самом деле я занят вычислениями, сколько пар носков можно купить на двадцать долларов.

Прикиньте, как выглядит бой сусликов. По-моему, отцы-основатели университета просто хотели создать атмосферу глубокого кризиса идентичности. Если так, то они справились лучше некуда.

– И где же он на самом деле?

– В Бронксе, – говорит папа.

Он объясняет, что университет сначала находился на Манхэттене, но потом переехал, а название осталось прежним, и я думаю, что было бы, если бы Иллинойсский университет перебрался в Мичиган, но сохранил название, и какой начался бы хаос. И да, именно такие мысли лезут в голову, когда посещаешь учебное заведение, куда не собираешься поступать, под предлогом знакомства с программой по тому виду спорта, которым больше не хочешь заниматься, в компании родного отца, который понятия не имеет, что настоящая причина вашего прибытия в город – поход в кафе в Восточном Гарлеме завтра утром, где ты встретишься с совершенно незнакомым человеком, который станет или не станет заключительным элементом загадочного пазла всей твоей жизни, летящей под откос в последние несколько очень странных месяцев.

Так или иначе.

Тренер Тао хорошая. Она спрашивает меня о спине и о том, рассчитываю ли я восстановить форму («Когда дело касается плавания, – говорит она, подмигивая, – до последнего места всегда рукой подать»), буду ли готов к соревнованиям, и я отвечаю: «Да, стало гораздо лучше», – и еще говорю: «Да, доктор Кирби полагает, что скоро я буду готов», и говорю все те слова, которые, я знаю, она хочет услышать: я буду жить той жизнью, которую вы для меня спланировали, буду следовать колее, намеченной вами с самого начала, буду жить в режиме автопилот, буду хорошим послушным мальчиком, и хотя все это вранье, правду я как раз сказать не могу.

Потому что у меня еще есть носки, и поймите: я пока не цепляюсь за ксилофон, как за единственное сокровище. Так что «да, я буду готов», и «да, чувствую себя лучше», и «да», и «да».

Но нет.

– Ну, как впечатления? – спрашивает папа. Мы снова в поземке, ждем поезда. Ксилофона не видать.

– Мне понравилось, – говорю я. – Тренер Тао милая. И ребята вроде…

– Милые?

– Ага.

Папа прокашливается, и я знаю, чего ждать.

– Слушай, надеюсь, ты не сказал тому парню… как его звали…

– Пол.

– Надеюсь, ты не отказался от его приглашения из-за меня? Я вполне могу найти себе занятие.

Поскольку это мое первое посещение колледжа в качестве абитуриента, я понятия не имел, что в процедуру входит вечер с командой, который наверняка складывается совсем по-разному в Милуоки и в Манхэттене (или в Бронксе, или где там). После тренировки один из ребят подошел ко мне и представился как «Пол, твой официальный куратор», извинился, что не было времени спланировать встречу, но если я готов, то ребята хотят со мной «потусоваться».

– Нет, конечно, пап, я отказался не из-за тебя.

На этом и остановимся. Не могу же я ему рассказывать, что не собираюсь учиться в Манхэттенском государственном, что поездка только предлог и что меньше всего мне хочется «тусоваться» с кучкой незнакомых студентов.

Папа, кажется, собирается еще что-то сказать, но тут поезд с грохотом вырывается из туннеля, гоня перед собой волну холодного воздуха, и со скрежетом останавливается. Мы забираемся внутрь, и, поскольку дело к вечеру, есть много свободных мест. Отец молчит всю дорогу назад в Сохо.

От станции метро мы перемещаемся к спрятанному в какой-то щели корейскому ресторану, где папа заказывает пиво и бульгоги из говядины с красным латуком и еще какой-то непроизносимой ерундой.

– Что ты взял? – спрашиваю я, когда официант уходит.

– Бульгоги. Это корейское барбекю, очень вкусное…

Дальше он рассказывает про нюансы приготовления бульгоги, но папины слова просто повисают в воздухе, а мои мысли плавают между ними, возвращаются к ночному двору, порции бульгоги навынос и ощущению, что надо повернуть назад, и теперь я знаю, что так и надо было поступить, что это было правильное желание. А также: папа в жизни не станет есть блюдо из маринованной говядины. Может, не все дети вникают в диетические предпочтения родителей, но не у всех отец – известный веганский повар.

Через некоторое время официант торжественно водружает на стол наши тарелки, и папа начинает с аппетитом есть.