– Как думаешь, сможешь ты тут освоиться? – спрашивает он, жуя.

– Ага, – отвечаю я, – но нужно время все обдумать.

Папа кивает, отхлебывает пива:

– Угадай, как называется корова, которая не дает молока?

– Чего? – говорю я, но больше в смысле: «Стой, ты чего творишь?», чем в смысле: «Я не знаю, как называется побитая корова».

– Фарш.

– Ну пап.

– Что? Не смешно?

Не то чтобы отец был выше подобных шуток, но он выше шуток про мясо. А сейчас он пожимает плечами, снова отхлебывает пива и подцепляет большой кусок говядины двумя металлическими палочками для еды.

Позже, когда мы собираемся уходить, он замечает, что я почти не ел. Я уверяю, что не голоден. «Нервы», – поясняю я, зная, как он поймет мой ответ: мол, я осмысливаю встречу с тренером Тао и все аспекты, которые она сулит колее Ноя Оукмена. Мы ныряем в холодные пульсирующие вены города; точно, я нервничаю, но не столько из-за того, как сегодняшняя встреча изменит мою колею, сколько из-за того, как на нее подействует встреча завтрашняя.

– Если я собираюсь жить в городе, надо научиться самостоятельно ездить на метро, – говорю я, и даже не вру.

Папа соглашается при условии, что я пришлю ему сообщение, как только окажусь на месте, и что мы с ним встретимся у входа в университет не позже четверти второго. (Завтрак «Снова в школу» проходит в ресторане рядом с кампусом, и наш тур намечен на час тридцать.) Я соглашаюсь, и папа, несмотря на все мои уверения, что я знаю, куда идти, провожает меня до остановки.

По пути туда мы проходим мимо вчерашнего корейского ресторана. Как будто мало мне было нашего странного ужина, позже ночью, уже завернувшись в изысканное постельное белье, я видел особенно яркую версию повторяющегося сна, и парень в углу наконец повернулся ко мне, но я не успел различить лицо, когда цвета в комнате из ярких превратились в ослепительные, словно ручку настройки вывернули на максимум.

Когда я проснулся, сетчатка пылала.

Мы с отцом спускаемся по бетонным ступенькам, находим карту на стене и идем к остановке, ближайшей к ресторану. Первый же взгляд на карту вызывает у меня аритмию – буквы и цвета вьются в необузданном хаосе. Но эта карта подтверждает информацию в телефоне: Восточный Гарлем находится между Сохо и Бронксом, и у меня навалом времени, чтобы поговорить с исчезающей женщиной и успеть в Манхэттенский университет к четверти второго.

Папа вручает мне проездной, просит быть осторожнее, и на этом все. Теперь я сам по себе.

Когда появляется поезд, я вхожу в вагон, следую всем правилам: в глаза не смотреть, опусти голову, ты уже делал это много раз, ты же не Макколей Калкин в дурацком сиквеле «Один дома». На первой же остановке я выхожу, карабкаюсь по ступеням на свет божий и, точно крутой профессионал, поднимаю руку. Будучи почти из Чикаго, я не так уж незнаком с такси, но в город мы всегда ездим на своей машине, так что это мой первый раз. Я просто стою – совсем как маленький Макколей Калкин – с вытянутой рукой, и ничего не происходит. Я воображаю, как весь Нью-Йорк одновременно замирает, визжат тормоза, зависают вертолеты, из каждого окна высовываются головы, а где-то в небесах Господь всемогущий снимает иголку с пластинки, и все, как один, начинают тыкать в меня пальцем и хохотать: «Видали, как он руку протянул? Типа, он думал, что так и надо останавливать машину, а-а-аха-ха-ха-ха!!!»

Подваливает такси. Я открываю заднюю дверь, опасаясь подвоха, но ничего не случается.

– Ты садишься, парень?

Залезаю внутрь, хлопаю дверью, как будто делал это всю жизнь, даже каждый день, даже весь день напролет, типа: «Боже, опять такси, вот цена, которую приходится платить, когда живешь на широкую ногу».

– Эй!

– Что?

Водитель закатывает глаза:

– Куда едем?

– Конкурс-авеню, сто сорок девять. В Восточном Гарлеме.

«А-а-аха-ха-ха-ха-ха, – звенят голоса, вертолеты жужжат, шины визжат, – слыхали, как он сказал: „В Восточном Гарлеме“? Ойнимагу! Ну и пацан».

Решая, как проще попасть в «Кофе для снобов», я думал про подземку, но только одну секунду, а потом сразу передумал. Не из-за ксилофонов или импровизированных поэтических выступлений, а вовсе даже из-за воскресного графика движения: выбирая линию с нужной станцией, я непременно попаду на тот единственный поезд, который не останавливается на этой станции каждое второе воскресенье между девятью и одиннадцатью часами утра, или будут строительные работы, или станцию закрыли в прошлом месяце. Я просто не доверял собственной способности к навигации в метро и не мог полагаться на волю случая. Второй идеей стал «Убер». В прошлом году родители поставили приложение мне на телефон «на крайний случай», что в переводе с родительского означает «на случай, если ты надумаешь выпить и сесть за руль», и это был хороший ход, но приложение привязано к их банковскому счету: как только я воспользуюсь сервисом, родители сразу засекут.

Так что такси. И, как я теперь узнаю, есть особый вид изумления, когда смотришь на город из окна таксомотора, своего рода вид из самолета наоборот: ты видишь землю и корни отдельных зданий, а не небо, где они во множестве расцветают.

И мне нравится.

До тех пор, пока…

Я трогаю оконное стекло, фокусирую взгляд на пальцах, улица расплывается, и хотя сейчас там кипит жизнь… «Однажды все это окажется на дне океана».

Иногда не замечаешь, что говоришь вслух, пока не оглушает наступившая тишина.

– Ты что, не в себе? – Водитель с подозрением разглядывает меня в зеркало заднего вида.

Я извиняюсь и с каждым следующим кварталом напрягаюсь все больше и больше, пока в животе не разверзается бездонная пропасть. Я вынимаю телефон, открываю Ютуб и смотрю видео исчезающей женщины по дороге на встречу с исчезающей женщиной, надеясь успокоиться, но становится только хуже. И вдруг сообщение:

Алан: Удачной поездки, чувак

Алан: Нью-Йорк крут. Оттянись как следует!

Я: Спасибо, бро. Пока все норм.

Алан: Если карта ляжет, в следующем году ты будешь боевым скунсом

Я: Сусликом. Они «Боевые суслики».

Алан: ОМГ ржунимагу

Я: А то.

Алан: Как суслик может нагнать страху на противника?

Я: А то.

Алан: Суслики вообще дерутся? ЧЗХ? Или они просто обаяют врага до смерти?

Я: Все лучше, чем скунсы.