— Зато он нравится Роберто, а все, что нравится Роберто, нравится ей.

Джулиана попыталась освободить волосы тем же механическим жестом, который повторяла часами, но у нее ничего не вышло: волосы так и остались намотанными вокруг пальцев. Она взглянула на них с ужасом. Спросила тихо:

— Что это?

— Ты так разволновалась, что выдернула у себя волосы.

Она глядела на прядку; ее лицо покраснело.

— Я их не выдергивала, они сами выпали.

Схватив другую прядку, она сказала:

— Гляди!

— Не надо тянуть.

Но она все равно потянула, и между пальцами осталась еще одна прядь длинных волос; кровь, прилившая ей к лицу, отхлынула, и Джулиана побледнела как полотно.

— Я умираю, Джанни, я умираю?

— От того, что у человека выпало несколько волосков, он не умирает.

Я старалась ее успокоить, но на нее словно разом навалились все тревоги, мучившие ее с детства и до сегодняшнего дня: отец, мать, Виттория, непонятные крики взрослых, а теперь Роберто и страх, что она его не заслуживает, что она его потеряет. Она стала показывать мне голову, просила: “Отодвинь волосы, посмотри, что со мной!” Я посмотрела: на коже головы было маленькое белое пятнышко, едва заметная пустота на макушке. Я проводила Джулиану в метро, на перрон.

— Не рассказывай Виттории про браслет, — посоветовала я, — расскажи только, как мы гуляли по Милану.

— А если она спросит?

— Тяни время.

— А если она захочет немедленно его увидеть?

— Скажи, что одолжила мне. И отдохни.

Я посадила ее в поезд до Джантурко.

20

Мне до сих пор любопытно, каким образом наш мозг вырабатывает стратегии и воплощает их в жизнь, не признаваясь в этом даже самому себе. Сказать, что мы действуем бессознательно, кажется мне неточным и даже лицемерным. Я прекрасно знала, что хочу во что бы то ни стало немедленно вернуться в Милан, каждая частичка меня это знала, но я себе этого не говорила. Так и не признавшись себе в цели нового утомительного путешествия, я сделала вид, что оно необходимо, неотложно, придумала благородные причины для того, чтобы уехать через час после приезда в Неаполь: успокоить охваченную тревогой Джулиану, вернув ей браслет; сказать ее жениху то, о чем она умолчала: он немедленно, пока не поздно, должен на ней жениться и увезти ее из Пасконе, забыв про долг перед собой, перед обществом и прочие глупости; защитить мою взрослую подругу, направив гнев тети на меня, девчонку.

Я купила новый билет, позвонила маме и, не дав ей времени выразить возмущение, предупредила, что останусь в Милане еще на день. Поезд уже почти отходил, когда я сообразила, что не позвонила Роберто. Я сделала это с чувством, что сейчас решается то, что мы обычно называем судьбой. Трубку он взял сразу; честно говоря, я не помню в точности, что мы друг другу сказали, но мне бы хотелось, чтобы все было так:

— Джулиане срочно нужен браслет, я выезжаю.

— Мне тебя жалко, ты, наверное, устала.

— Неважно, все равно надо ехать.

— Когда приходит твой поезд?

— В 22.08.

— Я тебя встречу.

— Хорошо.

Но это выдуманный диалог, он лишь приблизительно передает суть нашей с Роберто негласной договоренности: он сказал мне, что я очень красивая, поэтому, едва сойдя с поезда, я, несмотря на страшную усталость, тут же сажусь в другой поезд под предлогом, что нужно забрать браслет, волшебная сила которого — тебе это известно даже лучше, чем мне! — заключается лишь в том, что он позволит нам вместе проспать эту ночь в той же постели, в которой я видела тебя утром с Джулианой. На самом деле я подозреваю, что между нами и не было настоящего диалога, просто я без лишних слов заявила, как часто поступала в то время, что немедленно возвращаюсь.

— Джулиане срочно нужен браслет. Я сажусь на поезд, вечером буду в Милане.

Возможно, он мне что-то ответил, а возможно, и нет.

21

Я так устала, что проспала несколько часов, несмотря на битком набитое купе, разговоры, хлопанье дверей, громогласные объявления, длинные свистки, лязг металла. Проблемы начались, когда я проснулась. Я сразу потрогала голову, испугавшись, что облысела, — наверное, мне приснился страшный сон. Но то, что мне приснилось, уже исчезло, осталось только ощущение, что волосы у меня выпадают клочьями, еще сильнее, чем у Джулианы, — не мои настоящие волосы, а те, которые расхваливал папа, когда я была маленькой.

Я по-прежнему не открывала глаз, я еще окончательно не проснулась. Мне казалось, что из-за чрезмерной физической близости Джулианы я от нее заразилась. Ее отчаянье стало теперь и моим отчаяньем, оно передалось мне, мой организм начал ломаться, как ломался ее. Испугавшись, я силилась окончательно проснуться, но мне было все равно неприятно думать о Джулиане и о ее мучениях сейчас, когда я ехала к ее жениху.

Я рассердилась, соседи по купе начали меня раздражать; я вышла в коридор. Я пыталась утешить себя словами о силе любви, от которой при всем желании не уйти. Строки из стихотворений, слова из романов — я читала их в книгах, которые мне нравились, переписывала к себе в тетрадки. Но образ Джулианы не поблек, я не могла забыть, как она держит в руке прядь волос — свою частичку, которой она лишилась без боли. Затем без какой-либо связи я сказала себе: если у меня еще и не проступило лицо Виттории, то ждать осталось недолго — оно вот-вот окончательно прилепится к моим костям и больше уже не исчезнет.

Это были тяжелые минуты, возможно, самые тяжелые в те тяжелые годы. Я стояла в коридоре, как две капли воды похожем на тот, где провела большую часть прошлой ночи, слушая Джулиану, которая, чтобы удержать мое внимание, то хватала мою ладонь, то дотрагивалась до моей руки: ее тело постоянно соприкасалось с моим. Солнце садилось, мчавшийся с грохотом поезд рассекал голубоватый пейзаж, приближалась следующая ночь. Внезапно я смогла откровенно признаться себе в том, что у меня нет благородных намерений, что я еду в Милан не для того, чтобы забрать браслет, что я не собираюсь помогать Джулиане. Я ехала, чтобы ее предать, отобрать мужчину, которого она любила. Я с куда большим, чем Микела, коварством собиралась занять место, которое Роберто предложил ей рядом с собой, собиралась разрушить ее жизнь. Я считала, что у меня есть на это право, потому что молодой человек, показавшийся мне выдающимся — намного более выдающимся, чем казался отец в то время, когда он обмолвился, что я становлюсь похожа на Витторию, — заявил, что я очень красивая. Но теперь — поезд уже приближался к Милану — мне предстояло осознать: вследствие того, что я, гордясь его похвалой, намереваюсь воплотить в жизнь задуманное, вследствие того, что я не собираюсь ни перед чем останавливаться, мое лицо не просто станет копией лица Виттории. Предав доверие Джулианы, я превращусь в свою тетю — когда она разрушила жизнь Маргериты, или, почему бы и нет, стану такой, как ее брат, мой отец, — когда он разрушил жизнь моей мамы. Я почувствовала себя виноватой. Я была девственницей и в ту ночь собиралась потерять девственность с единственным человеком, который, благодаря своему безграничному мужскому авторитету, подарил мне новую красоту. Мне казалось, что я имею на это право, что так я стану взрослой. Но сходя с поезда, я была напугана, мне больше не хотелось становиться взрослой подобным образом. Красота, которую признал за мной Роберто, слишком походила на красоту, что причиняет людям зло.