— Нет, — промямлила я. — А где Мишка?

— Мы к нему и поедем, он вас заждался, — странно хихикнув, пообещал голос. — Теперь пора!

Жду вас в машине.

Мы с Маришей оглянулись по сторонам, но никого больше из Мишкиных друзей поблизости не оказалось. Мы послушно сделали три шага, а потом еще три и еще, но уже значительно быстрее, чем первые.

Во дворе действительно стояла машина, подходящая под описание, в которую мы недолго думая и сели. В первый момент нам показалось, что мы все-таки машины перепутали. Наверное, во дворе стояла еще одна серая «восьмерка» с тонированными стеклами, которую мы не заметили. Потому что в этой сидели два амбала с такими явными признаками дегенерации, что прямо оторопь брала. По сравнению с ними любой из Мишкиных приятелей по интеллекту тянул на академика. Машина тронулась с места, а третий пассажир оборотил к нам довольную физиономию и захихикал. Машина была вроде та, но вот стоило ли в нее садиться, это еще большой вопрос. Потому что на лице Григория, когда он повернулся к нам, блуждала такая идиотская улыбка, что оторопь брала.

— Вот мы и снова вместе, — слащаво произнес он. — Миша будет очень рад, он страшно беспокоился, доберусь ли я до вас. Теперь ему волноваться не из-за чего. И он наконец-то сможет предаться размышлениям о смысле жизни, а всякая жизнь — твоя собственная или дорогих тебе людей — значительно ценней каких-то там камешков.

— Ага, — кивнула Мариша и сделала попытку открыть окно.

Тут же ей на шею легла рука одного из парней.

— Окурок выкинуть, — пояснила Мариша. — Не терплю, когда в машине накурено.

Григорий кивнул, и амбал убрал руку. Мариша открыла окно пошире и выкинула свой окурок подальше. Григорий одобрительно кивнул:

— Я тоже ненавижу запах табака. А ты, Даша, выкинешь свою?

Я послушно передала свою сигарету Марише.

Как раз в это время мы выезжали из двора, куда заманил нас доктор, но видел ли кто-нибудь из компании Жорика мелькнувшую в окне Маришину руку и смог ли ее идентифицировать, точно сказать было невозможно. Во всяком случае, наперерез нам на дорогу никто не кинулся и перекрывать выезд серой «восьмерке» тоже никто не собирался.

Мариша кинула на меня красноречивый взгляд, долженствующий означать: «Ну и влипли же мы с тобой, подруга!» Я ничем не могла ей ответить — только еще более затравленным взглядом.

— А с чего ты решил, что брильянты у Мишки? — задала вслух животрепещущий вопрос Мариша.

— А где же им еще быть? — с логикой умалишенного уверенно ответил Григорий.

Тон его возражения не допускал, и мы примолкли. Мы ехали уже минут десять, атмосфера в салоне «восьмерки» продолжала оставаться гнетущей. На все наши вопросы Григорий отвечал односложно, а его подручные вообще молчали. Григорий же так здорово противоречил самому себе, что понять что-либо из его ответов оказывалось невозможным. Пойманный же на вранье, он вообще обиженно умолк на целую минуту, а когда она истекла, он велел одному из амбалов завязать нам глаза.

— Не хочу, чтобы вы видели, куда мы направляемся, — пояснил он нам, как будто мы и сами не догадались.

— Это обнадеживает, — прошептала мне Мариша на ухо. — Значит, можно усмотреть в этом надежду, что нас намерены отпустить.

Я в этом ничего обнадеживающего не усматривала и вообще уже дошла до такого состояния, что была согласна даже на умерщвление своей плоти.

Только чтобы побыстрее и безболезненнее. Повязка на глазах бодрости отчего-то не прибавляла, несмотря на все заверения Мариши. Я горько кляла себя за то, что впуталась в это дело и позволила своим чувствам в очередной раз взять верх над разумом. Ведь сколько раз убеждалась, что это к добру не приведет!

И вот снова влипла. Григорий со своими двумя амбалами-недоумками пугал меня ничуть не меньше, чем Жорик своими леденящими душу угрозами. Впрочем, когда мы прибыли на место, я быстренько пересмотрела свои чувства в пользу Жорика. По крайней мере он не пытался держать нас в заплесневевшем от старости и сырости подвале и не сковывал руки наручниками, а ноги.., не знаю, как это назвать, разве что наножниками. В общем, ноги у нас тоже были аккуратно заделаны в железо.

То, что в этом же подвале находился и Мишка, радости нам не прибавило. Разве что в первый момент, но потом мы пригляделись, и радость наша стремительно улетучилась. Выглядел Мишка жалко.

И это вовсе было не из-за цепи, которая была прилажена к ошейнику, который, в свою очередь, плотно обхватывал его горло, что в другое время, безусловно, выглядело бы весьма эротично, но сейчас думать про секс как-то в голову не приходило. Как бы то ни было, цепь Мишку не больно-то портила, а вот кровоподтеки, синяки вокруг глаз и мертвенная бледность, покрывавшие его тело в тех местах, где его удавалось разглядеть под слоем грязи, заставили нас затосковать.

— И долго ты тут?..

Это было первое, что спросила Мариша. Видимо, она сразу же начала прикидывать, сколько времени потребуется нам с ней, чтобы превратиться в Мишкино подобие. В сообразительности Марише было не отказать. Мишкин ответ заставил нас затосковать еще больше. Получалось, что всего около двух дней. За такой короткий срок результат потрясал. Больше всего нас потрясло, что начал Мишка не с жалоб, как любой нормальный мужик в его положении.

— Как там дела на воле? — слабым голосом прошептал он, словно провел в этом подвале минимум года два.

— Хорошо, — правдиво ответила я, чем вызвала еще один Мишкин стон.

Григорий, который присутствовал при этой беседе, счел, что время для обмена любезностями истекло.

— Видите, до чего себя довел, а все из-за жадности, — с укором сказал нам, словно мы лично должны были нести ответственность за Мишкину жадность.

Нам с Маришей такая постановка вопроса пришлась сильно не по душе, мы дружно запротестовали. Мариша сказала, что Мишка ей человек посторонний и не жених вовсе, уже больше года не жених, так что она тут совершенно ни при чем, а я рискнула обратить внимание Григория на то, что с Мишкой вынуждена была контактировать только из-за Маришиных причуд и вообще всячески старалась свести контакты с ним к минимуму. Но наши речи желаемого результата не возымели. Не могли же мы в самом деле желать, чтобы нас тут же пихнули к Мишке и приковали к той же цепи. О гуманном обращении с пленниками тут и не слышали, поэтому мы остались в наручниках.

— Посидите тут, авось у этого мерзавца совесть проснется, — сказал нам Григорий, удаляясь.

У самого выхода он, видимо, сообразил, что Мишка тот еще жук и от такой малости, как наше с Маришей общество, совесть у него, может быть, и не проснется, поэтому счел нужным добавить:

— Воду теперь будете делить на троих, а на еду пока не заработали.

С этими словами перед нами возникло ведро, на самом донышке которого плескалась вода, явно взятая из ближайшего пожарного водоемчика. Мишка остался равнодушен ко всему, а мы с Маришей, услышав про добавочные условия содержания пленников, а к тому же узрев их воочию, были шокированы.