Как же могло случиться, что Йонджун позволил себе забыть о последних словах Джегад-дана? Ведь долгое время ему не давала покоя даже не суть этих слов, а именно лицо умирающего оракула, отчетливо стоящее перед внутренним взором Жреца. Однако с годами образ сей размылся, утратил четкость. Йонджун жил надеждой на встреч^ с Предсказанным — и, обретя его, всем сердцем и всею душой полюбил Эйдана; в нем, в нем одном отныне была его жизнь, и ни на единый миг Жрец не усомнился в истинности пророчества о его названом сыне.

Да и могло ли быть иначе? Возможно ли, мыслимо ли, чтобы этот воин с чеканными чертами, такой сильный и мужественный, на коего, должно быть, сами боги взирали с улыбкой восхищения, оказался кем-то иным?

Йонджун растил и воспитывал его, бережно восприняв дар Келемета, обучал всем премудростям, ведомым ему самому, и посвящал во все таинства. Днем и ночью он был рядом с Эйданом, вплоть до того рокового дня, когда в одночасье рухнули надежды обоих.

Вина за трагедию Эйдана целиком лежала на его, Йонджуна, совести: в этом Жрец был убежден. Он забыл слова Джегаддана и позволил себе ошибиться, прельщенный знамениями и ослепленный безумной гордыней оттого, что полагал себя наставником Предсказанного.

Любовь его к юноше не стала меньше. Предсказанный или нет, Эйдан оставался для него сыном. Он дал ему новое имя и обязан был дать новую жизнь, чтобы хоть частично искупить свой грех перед ним.

И перед всей Гирканией, которой Дал тщетную надежду.

* * *

Дождавшись, пока Кейнкорт успокоится настолько, чтобы вновь слышать его и воспринимать разумные речи, Йонджун, сделавшийся совершенно седым за эти Дни отчаяния и боли, одинаково тяжелые для них обоих, сказал:

— Ты должен продолжить служение. Мать Рысь не признала тебя, но и не отвергла. Ты не совершил ничего позорного или недостойного. Есть избранность по праву рождения, и счастье тем немногим, кто удостоился ее по воле богов; но есть иная избранность, едва ли не превыше той первой — та, что заслужена кровью и добыта в бою. Не сомневайся и забудь всякий страх; ты не ведал его прежде, не узнаешь и теперь. Гиркания восстанет и пойдет за тобой, и сбудется пророчество о Сильном, положившем к ее ногам половину мира. Ибо есть ли равный тебе под солнцем? Есть ли такой, кто более достоин, нежели ты?..

— Моя сестра,— ответил Кейнкорт.

— Забудь о ней. У тебя нет сестры. Она была у Эйдана,— проговорил Жрец.

О, если бы Кейнкорт мог это сделать!.. Если бы в его власти было забыть Соню! Но если рассудок был подвластен ему, то сердце, оскорбленное сердце — нет. Ибо сердце Эйдана продолжало биться в груди Кейнкорта.

— Я поставлю Запад на колени перед Гирканией, отец.

Он дал эту клятву, заключив с богами собственный договор. Мать Рысь все равно его не отвергнет.

Она просто не сможет.

Он вырвет ее признание вопреки судьбе.

* * *

Кейнкорт судорожно вздохнул. Так нельзя. Понятно, отчего вдруг его начали посещать эти невыносимые воспоминания. От бездействия, слишком затянувшегося. Давно уже пора войти в Офир, эту жемчужину срединных земель Хайбории, заставить кровь в азарте битвы быстрее бежать по жилам. Довольно стоять на месте и ждать неизвестно чего.

Его соглядатаи, возвратившиеся из Ианты, в один голос докладывали, что никакого серьёзного отпора не будет. Король Монторн недалек умом: и слаб духом; в своей глупости он дошел до того, чтобы назначать военачальников из числа тех, кто победил в кулачном бою на турнире; жители Ианты беспечны, а войска ленивы и плохо организованы. Правда, стены города кажутся неприступными. Но где это видано, чтобы стены сами себя защищали?

И все же оракулы утверждают, что звезды не благоприятствуют началу наступления. И люди им верят. Не все, но многие, испокон веков привыкшие доверять пророчествам и приметам, с молоком матери всосавшие благоговение перед недоступным Знанием.

Заткнуть оракулам глотки и сделать по-своему, конечно, можно, и, будь он действительно Предсказанным, Кейнкорт так бы и поступил, ибо Предсказанный выше любого оракула, он сам — Знание и исполняет волю самой Великой Матери. Тогда он мог бы вообще не таскать за собой эту стаю вечно каркающих воронов, сдерживающих победное шествие Орды. Но пока он вынужден быть осмотрительным, дабы не привести войска к смуте и недовольству. Приходится терпеть, стиснув зубы. Ну ничего, теперь уже скоро. Скоро Великая Мать укажет на него. Он был ей верен. Он проявил себя ее достойным Сыном, истинным, а не названым... И все же пока он, Вождь,— лишь душа Орды, но разум ее — все-таки они. Оракулы.

Впрочем, Кейнкорт умел ждать. Он обладал неиссякаемым запасом терпения, и потому Орда в равной степени хорошо владела и искусством сражаться, и методами долговременной осады, и тактикой временного отступления, если это требовалось. Отступления, но никогда — панического бегства. Он умел принимать наиболее точные решения в любой ситуации.

Сейчас его беспокоило не сражение за Офир. Орда рано или поздно войдет туда, как нож в масло, выжмет его народ, точно губку, и десятки новых, тяжело груженных кораблей отправятся в Гирканию, как это обычно и происходит. Кейнкорт никогда не таскал за собой обозы с добычей. Все, что удавалось захватить, он отсылал в портовые города на западное побережье Турана, а оттуда в Гирканию. Золото, камни, женщин, вино и скот. Каждый воин имел право оставлять для себя и Орды только лошадей и оружие. Остальное в дальнем военном походе не нужно.

Этому Же принципу следовал и сам Вождь. Его невозможно было представить себе украшающим свои пальцы массивными перстнями, или разряженным в дорогие одежды, или капризно выбирающим для себя очередную наложницу. Его устраивала любая еда, если он был голоден, и любая женщина, если ему требовалось с кем-то провести ночь. Кейнкорт был нормальным здоровым молодым мужчиной со всеми естественными потребностями, которые он при возможности — и желании — удовлетворял, но не более того, равно чуждый как излишествам, так и полному воздержанию.

Он сам вершил суд над своими людьми, разрешая их споры, и сам же карал виновных. Смертью — за неподчинение приказу, измену и трусость. Лишением всех прав на добычу — за алчность. Самым же позорным считалось быть выброшенным из Орды и возвращенным назад в Гирканию, вместе с «золотым мусором» и рабами, за ненадобностью. Потому что служить Кейнкорту было делом чести и желанием сердца каждого из его людей.

Он знал, что предстоящее сражение за Офир закончится очередной победой Орды. Но Кейн-корту было очевидно и другое. После этого он окажется лицом к лицу с куда более опасным, серьезным и сильным противником, каковым были пикты. Они действовали так же решительно, как и он сам, и двигались столь же быстро, поставив на дыбы половину западных земель, сметая границы протекторатов с устрашающей легкостью, презрев всяческие кодексы чести, созданные веками цивилизации. И было ясно, что этот свирепый натиск не остановит никто. До тех пор, пока два исполина не сойдутся в смертельной схватке-