И на фото

Ты улыбаешься

И неважно что случится со мной за день

Я вспоминаю тебя и улыбаюсь.

Хайро Норберто Лакон

Заключенный № 32178-4

Мера наказания: двенадцать лет и четыре месяца лишения свободы за изнасилование

Волнение от встречи с Хосе Куаутемоком пересилило мой страх враждебных окраин Истапалапы. Нужно привыкать к этому пути. У меня не всегда будут охранники Педро. Чаще всего я наверняка буду ездить в тюрьму одна с Хулианом в его скромном автомобильчике. Я задавалась вопросом, как здешние женщины не боятся ходить по улицам. Может, их все знают и потому не трогают? Есть какое-то неписаное правило к ним не приставать? Уважают ли их? Насилуют ли? Нападают ли?

Когда мы наконец свернули на Рио-Чурубуско, я испытала облегчение. На восьмидесяти километрах в час мы неслись к прекрасному и безопасному району, где находился мой дом. Район этот — непроницаемый для всякого сброда пузырь. Там плохо одетого или просто подозрительного человека сразу же берут в оборот полицейские, которым за дополнительную услугу вскладчину платят местные жители. Кто такой? Где живешь? К кому пришел? И бедняга лепечет в ответ: «Да я штукатур, приехал стенку ровнять» или «У меня сестра тут служанкой, так я к ней». Вне зависимости от ответа его имя и адрес записывают, а самого его фотографируют и не выпускают из виду. Таким людям, наверное, так же не по себе там, как мне в их районе. Когда кто-то забредает не в свой район — с любой стороны, — это означает угрозу или провокацию.

Женщин моего класса наверняка до чертиков напугает вереница раздолбанных автомобилей с затемненными стеклами на наших улицах, так же как жительниц Истапалапы — кортеж бронированных внедорожников, вроде тех, что у телохранителей Педро. И там, и там могут быть вооруженные люди. Но снаружи ведь этого не понять. В Истапалапе вряд ли знают, что в кортеже бизнесмен-гей едет в тюрьму заниматься благотворительностью. Может, это какой-нибудь приезжий нарко жаждет мести или продажный политик присматривает себе участки земли, чтобы завладеть ими неправедным путем. А внутри раздолбанных машин, чье появление в такой транс вгоняет моих подруг, вполне может оказаться оркестр марьячи, направляющийся петь кому-то серенаду, или любительская футбольная команда, которая решила срезать путь, а не банда злодеев, высматривающих, кого бы тут ограбить или убить. В нашей стране все мы разделены невидимыми барьерами и с подозрением относимся друг к другу.

Домой я вернулась совершенно без сил. Раньше после возвращения из тюрьмы я немедленно шла в душ и бросала всю одежду в стирку. Но не на этот раз. Вопреки собственному правилу никогда не ложиться в постель в уличной одежде, скользнула под одеяло. Мне было странно, что я до сих пор в нечистой одежде, но забавно оттого, как я бунтую против собственных гигиенических устоев. Возможно, Альберто Альмейда прав: упорядоченная стерильная жизнь меня душит, и я хочу придать ей другое направление, — поступить, как травматолог, который ломает неправильно сросшуюся кость, чтобы выправить ее.

Я взяла «Сердце тьмы» и начала листать. Я и не думала, что обнаружу там такое. На всех страницах между строками Конрада шли строки, написанные почерком Хосе Куаутемока. Читать их одновременно было невероятно волнующе.

Едва ступив на берег, я видел след — широкий след в траве. Помню, с каким торжеством

Я дождался, пока крыса вылезет из своего логова. Рано или поздно она оголодает и

я сказал себе: «Он не может идти… ползет на четвереньках… я его поймал». Трава была

тогда вынуждена будет рискнуть. Я лег на живот, как можно ближе ко входу в нору,

мокрая от росы. Сжимая кулаки, я шел быстро. Кажется, я хотел налететь

в правой руке кирпич. Как только выскочит, отплатит мне за то, что сожрала мою

на него и прибить. Не знаю[16].

единственную еду в ту ночь.

Я прочла несколько глав и незаметно уснула. Сквозь сон услышала, что звонит телефон. Я нащупала его и ответила: «Алло!» На другом конце молчали. «Алло!» — сонно повторила я. «Ты занята?» — спросил мужской голос, который я не узнала. «Кто это?» — «Это я, Хосе Куаутемок». Я едва сумела пролепетать «привет». «Я тебя отвлекаю?» — спросил он. «Нет, я тут одна». Он попросил перезвонить, чтобы у него не кончились деньги на телефоне. Я перезвонила и рассказала, как мне понравилось читать его строки, переплетенные со строками Конрада. «Я просто хотел кое-что записать, — ответил он, — а бумаги не было». А я-то думала, это такой утонченный эксперимент с формой.

Мы проговорили полчаса. В конце он сказал: «Я хочу тебя кое о чем попросить». — «О чем?» — сухо спросила я. Подумала, сейчас он начнет меня шантажировать или попросит денег. «Завтра у меня день посещений. С одиннадцати до двенадцати. Я хотел бы, чтобы ты ко мне приехала». Эта просьба застала меня врасплох. Я думала о чем угодно, только не об этом. «Не знаю, получится ли. У меня дела, но мы обязательно увидимся на мастерской». — «Приходи завтра. Я хочу видеть тебя наедине». Я чуть было не ответила: «И я тоже хочу, страстно желаю, умираю от желания видеть тебя наедине». Но осмелилась сказать только: «Я попробую». Хосе Куаутемок собирался что-то ответить, и тут связь прервалась.

Работы продвигались с головокружительной быстротой. И двух недель не прошло, как архитекторы представили планы, включая внутреннее устройство помещений. На новейших материалах и новейших технологиях не экономили. В библиотеке нержавеющая сталь, закаленные стекла, встроенные кондиционеры и увлажнители воздуха, полы из тропических пород дерева. В театре кресла с регулируемыми спинками, акустика, разработанная Рудольфом Лейном, главным по тарелочкам в архитектуре звука. Гуд теист, свойственный Педро, плюс гормоны роста. Creme de la сгёте. Посторонись, Линкольн-центр.

Среди заключенных провели кастинг и наняли тех, у кого был строительный опыт: разнорабочих, электриков, столяров, сантехников. «Мэйк Восточную тюрьму грейт эген» — такой у Серрано и Угарсы был лозунг. Уголовники — отличная рабочая сила: по дешевке и не придется заморачиваться с пропусками для рабочих с воли.

В корпусе камер нашли неиспользуемое помещение, поэтому котлован копать или оттяпывать кусок от двора