не в его силах избавиться от них. Песни же барда он стал слушать подряд все, какие были в записях на магнитофонных лентах, которые он выпрашивал на один вечер у кого-нибудь из приятелей. Причём слова песен всегда были простые, но что-то они такое делали с душой, что хотелось света и доброты. И Саша постепенно перестал бояться своих виршей.

Он загорелся иметь гитару, поэтому, когда родители спросили его, что он хотел бы получить на 15-й свой день рожденья, он не задумываясь назвал гитару. И — получил её, простую, даже подержанную, но — гитару-шестиструнку. Он самостоятельно научился брать на ней много, но простых аккордов, которых ему вполне хватало, чтобы все свои новорожденные, да и прежние стихи превратить в песни.

Родители никогда и ни по какому поводу не совершали над Сашиной душой хотя бы малого насилия, но, правда, и чуткости к его душе тоже не проявляли. Теперь уже Саше жгуче хотелось, чтобы папа или мама сказали что-нибудь хорошее про его стихи, листочки с которыми он порой умышленно оставлял где-нибудь на видных местах: на столе, на подзеркальнике — как будто случайно, по рассеянности. Но они ни разу ничего ему не сказали, хотя листочки эти не заметить было невозможно.

К тому, что их сын «сочиняет стихи» они относились спокойно, не могли толком вспомнить, с какого его возраста это «увлечение» началось, и вообще относились к этому, как к любому другому завихрению, неминуемому в переходном возрасте.

Они, конечно, натыкались на его вирши, не подозревая, что Саша сам их подбрасывает в разные места малогабаритной их квартирки, потому что втайне очень ждал каких-то простых слов поддержки, а, может быть, и восхищения. Часто это были оборванные на полуфразе строчки, и родители, неминуемо на них натыкаясь, само собой, читали эти обглодыши, но никакого мнения Саше не высказывали, видимо, ожидая, что эта блажь вот-вот прервётся, тем более, что чем-то серьёзным, выдающимся, ярким и уж тем более — с проблесками таланта ни отец, ни даже мама, учительница литературы и русского языка, эти стихи не считали и были уверены, что всё это скоренько свернётся, скукожится естественным образом вместе с кончиной переходного возраста.

Ну, в самом деле, неужели можно было всерьёз воспринимать, например, такое:

Я мышь, подопытная мышь,

О мире знаю только лишь

Со слов мучителей моих,

Но в этом не виню я их.

Я в клетке родилась

и лапками скреблась

В стекло безвылазного дома,

Не представляя ничего иного.

Но слышала случайно я

Такие странные слова

Как воля, мама и отец,

Но смысл их, сущность наконец

Я не могу понять никак

Они как тайны высший знак.

Я слышала ещё «деревья, реки,

Добро, друзья, любовь навеки….»

Ах, если б чуть смелей я оказалась,

(Но я никак всё не решалась)

Как стала б больно я кусаться,

Как стала б я сопротивляться

Экспериментам над собой,

В меня вводимым препаратам,

Что цели служат лишь одной:

Спасти как будто бы людей…

И зубы острые вонзать

В мучителей своих, чтоб истязать

Меня у них отпала б вся охота,

Чтоб человечество спасать

Они б нашли иное что-то,

Иное — вместо эшафота…

Одноклассники знали, что Саша «сочиняет» и всегда нагружали его обязанностью выдать вирши то по поводу Дня учителя, для классной руководительницы, то по поводу чьего-то дня рождения, то по поводу любого отмечаемого в стране великого праздника — тогда его стихи помещали в стенгазету. Саша никогда не отказывался, быстро выдавал то, что просили, но «по заявкам» всегда получалось казённо и пусто, хотя заказчикам и это нравилось. Но всю эту заказуху Саша никогда бы не назвал словом «стихи», просто рифмованная обязаловка и не более того.

Ни в какой институт с гуманитарным, филологическим профилем Саша даже и не намеревался поступать, а уж про литературный институт и речи не было, тем более, что туда для поступления надо было иметь хоть где угодно хоть какие угодно публикации, которых у Саши не было и в помине, если не считать многочисленных виршей в школьных стенных газетах, но всё это сам Саша считал мусором, помойкой и не хранил никакие из тех виршей. Некое легчайшее облако даже и не мечты о литературном институте, а прозрачного, неуловимого призрака этой мечты осело где-то в глубине Сашиного мозга, но он знал, был абсолютно уверен, что он сер и невзрачен для такой яркой и прекрасной мечты, он может лишь время от времени на этот чудесный призрак любоваться, но это чудо — для талантливых и смелых, но не для него.

Да и родители уверенно вбивали в его мозг мысли и слова о том, что надо поступать в такой ВУЗ, который даст не какое-то там полумифическое литераторское не пойми что, а реальное образование, реальную профессию для реального устройства потом на реальную работу, а все эти песенки-стишки — для молодых сборищ, для застолий, пожалуйста, сочиняй и пой себе сколько угодно! А Саша был послушным сыном, да и вообще считал, что родители-то лучше всё о его будущей судьбе знают, дальше видят, глубже копают. Ему бы не быть таким послушным, ему бы взбрыкнуть, как втайне мечтает его Белая подопытная мышь, может, и не просто так стих тот получился, может, где-то в самой глубокой глубине его души сидела мыслишка о том, чтобы вырваться из-под контроля, самому решать и делать свою судьбу, и пусть будут срывы в глубочайшие бездны отчаяния, пусть будут ошибки, но это были бы его решения, его ошибки. Но не было в нём такой решимости, такого рывка прорваться сквозь прутья родительской клетки. А родители всегда твердили ему, что они же хотят для него как лучше, всё только для его блага, разве тут есть с чем спорить?

Так что сразу после школы Саша поступил на один из факультетов ничем не выдающегося технического ВУЗа, где конкурс абитуриентов составлял полчеловека на одно место. На самом деле и ВУЗ этот, и конкретно этот факультет были очень интересными и перспективными, но — для тех, кому поистине интересно было всё, связанное с космическими и авиационными технологиями, это была золотая жила для молодых людей с «исследовательскими», «научными» мозгами, но в Сашиных мозгах природа заложила совсем-совсем иное.

Он честно проучился в ВУЗе 5 лет, правда, кое-как, с бесконечными «хвостами», но ведь закончил же. Группа, в которую он попал по воле случая, оказалась на редкость дружной, весёлой, очень отзывчивой и заполненной ребятами столь высоких уровней интеллекта, что у