хотя на самом деле его возвели в тысяча восемьсот шестьдесят втором году. Впрочем, сейчас вы увидите, что доля истины в байке об императрице всё же есть.

Они подошли к двери, у которой курил караульный. Выбросив сигарету, он открыл перед Фокиным дверь. После холода и тьмы во дворе залитый светом коридор едва не оглушил Назарова своей духотой.

— Хорошо натопили… — буркнул себе под нос Фокин, направляясь в лабиринт коридоров. Здесь вместо кабинетов мимо мелькали тяжёлые, изъеденные ржавчиной двери камер с крохотными решётками, за которыми царил мрак. Назаров смотрел на высокие, укрытые тьмой своды, с которых на каменный пол падали гулкие капли; тусклый свет ламп на стенах увязал в густой, будто дёготь, черноте наверху.

— На самом деле тюрьма существовала и до официального открытия в тысяча восемьсот шестьдесят третьем, — продолжал Фокин; его голос эхом рикошетил от стен и уносился в пустынные ответвления бесконечного коридора. Назарову казалось, что они попали в какие-то катакомбы или тоннели… — И её действительно создали в правление Екатерины Второй. Под землёй. Прямо под нашими ногами.

Фокин свернул в проём, за которым вниз уходила винтовая лестница. Они начали спускаться. Пластиковые перила, спиралью убегая в темноту, поблескивали, будто исполинская змея.

— В общем, в конце восемнадцатого века здесь уже был блок на сто пятьдесят камер, — донёсся голос полковника из сгустившейся тьмы. — Но когда привезли графа, понадобилось оборудовать… Хм… Особую. С тех самых пор каждый начальник тюрьмы передавал своему преемнику сведения о заключённом в камере № 151, требовал ни в коем случае не допускать к нему посторонних и строжайше пресекать любую возможность его побега. Эта традиция прерывалась лишь в революционные годы, времена Гражданской войны, и во время Великой Отечественной, когда руководство тюрьмы часто менялось в условиях хаоса. Тогда из столицы приходили директивы — потому что, кроме начальника тюрьмы, о камере № 151 известно только первым лицам где-то в верхах. Насколько я знаю, они сообщили о ней даже немецкому коменданту после оккупации.

Назаров едва не поскользнулся на мокрой ступеньке, вцепившись в поручень озябшей рукой. Здесь было сыро и холодно, как в пещере. Или в могиле.

— С тех пор ничего не менялось. Разве что после девяносто первого осведомлённые лица сидят здесь, в Киеве, а не в Москве или Питере… — сказал Фокин, замерев перед ржавой дверью в конце лестницы. Тусклая лампочка над ней не то что ничего не освещала, но сама едва оборонялась от хищной сырой темноты.

— Всё это, конечно, очень интересно… — прокашлявшись, сказал Назаров, обхватив себя руками; по коже от промозглой сырости носились стада мурашек. — Но это совершенно ничего не говорит о том, кто там внутри.

— Я думал, вы читали директиву до конца, — ответил Фокин, вытаскивая из кармана связку ключей.

— Читал, — кивнул Назаров. — Но там написан какой-то бред…

— Дайте-ка вспомню, — ухмыльнулся Фокин, приложив пальцы к бледному лбу. — Что-то вроде «одержимость силами неизвестной природы, угроза всему живому», да?

— Что-то вроде того.

— И что же, вы в это не верите?

— А вы?

— Ну, я же не рвусь туда попасть… К тому же отчего вы не можете поверить в какую-то нечисть, если верите в его бессмертие?

— Думаю, речь идёт о каком-то неизученном научном явлении, — ответил Назаров. В ответ раздалось какое-то карканье. Назаров не сразу понял, что это смешок.

— Ах, ну да, ну да… Трезвый рациональный ум… — сказал Фокин таким тоном, будто наоборот говорил о каких-то тёмных дремучих суевериях. — Ага, вот нужный.

Вытащив из связки ключ, полковник заскрежетал старым замком, и толкнул дверь, открывшуюся абсолютно бесшумно: петли были на удивление хорошо смазаны. Впрочем, из-за двери в нос Назарову ударил затхлый и спёртый дух давно забытого подземелья — влага, плесень, сырая земля.

Вновь мелькнула неприятная мысль о могиле.

Фокин шагнул вперёд, включив фонарик в телефоне: за дверью никакого освещения не было вовсе. Как только Назаров переступил порог, полковник запер за ними дверь. Металлический лязг унёсся в темноту.

— Ещё не передумали?

— Нет.

— Жаль. Я надеялся на эффект от интерьера.

Они двинулись вперёд. Фокин осветил уходящую вперёд анфиладу залов, в каждом из которых располагалось по две камеры. Свет блестел на влажных, покрытых мхом и плесенью массивных чёрных решётках. За ними в темноте копошились и попискивали какие-то крошечные тени. Крысы.

— Этот блок не используется с начала двадцатого века. До сорок пятого здесь ещё хранили всякий хлам, но после войны забросили окончательно, — сказал Фокин, продолжая шагать вперёд непринуждённо, будто прогуливаясь по парку в солнечный день. Лёгкость в походке и голосе вдруг показались Назарову настолько преувеличенно естественной, что не осталось сомнений в её фальшивости. Следом ушатом ледяной воды пришла мысль: полковник боится.

— На самом деле в пояснении из директивы сказано далеко не всё. Всего, пожалуй, не знает никто, ведь записей сохранилось крайне мало, молва в те времена могла исказить и переиначить очень многое, да и традиция здешних начальников передавать сведения о сто пятьдесят первой камере из уст в уста наверняка привела к «испорченному телефону» длинною в столетия. Но кое-что известно более-менее достоверно.

Назаров едва видел спину Фокина впереди, ориентируясь по пятну голубоватого света на древних, склизких от влаги и плесени камнях. Голос полковника будто доносился со всех сторон, как если бы с ним говорила сама тьма. От этой мысли стало ещё больше не по себе, но Назаров вновь представил себе Машеньку, её взгляд, полный боли и непонимания: за что эти страдания достались именно ей?

Решимость идти до конца (во всех смыслах) вновь вернулась.

— Всё началось с того, что в Васильковском уезде Киевской губернии, в одном из дворянских имений, начали пропадать крепостные. Целыми семьями, хуторами, сёлами. Местные тут же заговорили о здешнем помещике Скобель-цине, который, по их мнению, занимался чем-то… Чем-то тёмным, скажем так. О нём давно ходили разные мрачные слухи. Судя по всему, соседи-помещики и местное духовенство считали его кем-то вроде дьяволопоклонника.

До поры до времени всё это никого не беспокоило, но вскоре начали пропадать крепостные других помещиков и государственные крестьяне из соседних уездов. Да и простые путники, проезжавшие через эти края, часто исчезали без следа, так и не добравшись до места назначения. В общем, нужно было что-то предпринять, и в имение Скобельцина послали уездного полицмейстера, Громского, с ротой солдат из расквартированного неподалёку драгунского полка впридачу.

Чёрная тень шарахнулась прямо из-под ног Назарова. Толстый лоснящийся хвост, мелькнувший в свете фонарика, вызвал приступ омерзения.

— Из этого отряда в живых осталось лишь трое, — продолжал разглагольствовать Фокин, качая лучом фонарика из стороны