Деваться девкам не-ку-да!

В солдатах парни, служат где-то,

в столицах, в дальних городах.

Тоскуют бедра, груди, спины.

Тоскуют вдовы тут и там.

Тоскуют жены по мужьям.

Тоскуют бедра, груди, спины.

Тоскуют девки, что невинны.

Тоскуют самки по самцам.

Тоскуют бедра, груди, спины —

тоскуют, воя, тут и там!

И лишь рябая – с идиотом.

Лежат, обнявшись. Дышит мгла.

Сопят. В любви рябая зла!

Блудит рябая с идиотом.

Лампадка светит из угла.

Христос с иконы смотрит: кто там?

А там – рябая с идиотом.

Сопит и трудно дышит мгла.

Вот лопоухий, редкобровый,

шерстистолобый идиот.

Уснул, открыв слюнявый рот.

Вот лопоухий, редкобровый

урод. Но сильный и здоровый.

Один мужик в деревне. Вот,

вот – лопоухий, редкобровый

и вислогубый идиот!

1958

НАСЛЕДСТВО

Умерла родная тетка.

Наследнику вручается

Чашка, кошка и накидка.

Взял. Идет и огорчается.

Вдруг подходит гражданин

И вручает чемодан:

«Получите миллион!»

Даже жарко стало.

Исчез,

Как и не бывало.

А прохожие глядят,

Проявляют интерес.

(направо – дом, налево – сад.)

Сам не помнит, как

До дому дошел.

Двери – на замок,

Чемодан – на стол!

Раскрыл – набит: все пачки, пачки…

Прятал под полом и в печке.

Становился на карачки.

Ползал, как хамелеон:

«Негде спрятать миллион!

Придут,

Найдут

И отберут.

Кто не работает – не ест!

Да здравствует свободный труд!

Найти б такой железный лист…»

Кто-то фыркнул. Кошка!

Все, как прежде, вот что жутко!

Тут и тетушкина чашка.

Тут и теткина накидка.

А миллион?

А чемодан?

Где же он?

НОЧНОЕ СОЗНАНИЕ

Где-то голоса.

Взыграла радиола.

Света полоса

Погасла.

Что-то вязкое, как масло…

Шум крови, Скрип двери,

Храп крана,

Рокот мотора.

Дерет по нервам радиола.

Мяучат кошки и коты.

Из визжащей пустоты

Бомба падает. – Упало

Солнце!

Крик

Поперек

Лица!

Отброшены, раздавлены

Распятые тела —

Обуглены, расплавлены

И сожжены

Дотла!

Ни проема,

Ни провала —

Из бетонного подвала

Распевает радиола.

НА СВАЛКЕ

Оскару Рабину

Март. За окружной на свалке

Туман…

Щенок, роясь в куче мусора,

Нашел кусок говядины.

Недоверчиво понюхал, потащил.

Откуда не возьмись вороны

Летят: вор, вор, отдай добро!

Крыльями загривок бреют,

Ноги разъезжаются,

Поджат хвост.

Завизжав, опрокинулся на спину…

На свалке – массовая свалка!

Клюв из клюва мясо рвет!

Сторож выстрелил в туман.

На снегу осталась птица.

Щенок схватил говядину,

Скорей бежать к хозяину.

Наверху по черной насыпи,

Накренясь, проносится электричка.

Будка сотрясается.

Инвалид говорит: – Обжора.

Щенок рычит.

ТАНКИ

я услышал: в городе – танки…

темный город на моем рисунке

в подворотне у зеленого бака

танк принюхивается как собака

лижет что-то из консервной банки

а другие воду пьют из колонки

смотрят недоверчиво кошки

месяц им показывает рожки

на асфальте отпечатались траки —

вот какие танки раскоряки!

Дочке я рассказывал сказки:

«грубый танк совсем не знает ласки

весь в мазуте чешется от смазки

угорел от грохота и дыма…

вымыть в душе танк необходимо

протереть мохнатой простынею

чтоб сияло лицо его стальное…

а давать ему можно – морковки

а водить – как слона – на веревке

станет он повежливей к людям

да и мы вокруг все живые будем»

ни в Тбилиси ни в Чечне ни в Чили

вежливости танки не учили

памятник в железе – рыцарь конный

танк – его приемник беззаконный

он – дебил – последний в этой банде

топчет безоружных по команде

глупый танк! Зачем нажрался «дури»?

чтоб увидеть радугу в лазури?

Смял киоск, переехал машину

да и въехал с грохотом в витрину —

и отпал… прожектора потухли…

на асфальте – зонтики туфли

и раздавленные как большие куклы…

видел я состав на полустанке:

на платформах под брезентом – танки

разглядел я форм благородство

с древними родство, с кубизмом сходство

угадал в прозрении мгновенном

что разрежут скоро их автогеном

и в мартен загрузят останки

чтобы сделать людям новые танки

ОБЛАКА

ода

…как будто Небо – не греховное

единственное и верховное

как в водах в небе отражается

1

здесь за стеклом иллюминатора

всегда – арктическое утро

я ртутной каплею ползу

плато изрытое – внизу

маячит призраком булыжника

но кажется я вижу лыжника

вдали на пухлый холм взбирающегося

со склона серого съезжающего

с трамплина в рваный дым летящего

в просвет лазоревый проваливающегося

над взбитой прядью повисающего —

и друга узнаю – художника

в картине собственной гуляющего

– Петр! Беленок! – не слышит оклика

сам виден ястребом в бинокль —

ныряющий и повторяющийся

страдающий и наслаждающийся

лучисто озаренный с краешка…

там где-то Вечность…

там на свету стоят над морем

над городом над целым миром

слоны жирафы рыбы жабы

Сапгир к блондинке тянет губы

переплывая постепенно

в разинутую – что? – дракона

горой клубящиеся мышцы

кишечник белый как из ваты

мозг розовый голубоватый —

и в Генриха влетают