Свой новый костюм я надела к ужину; он, как я знала, был мне очень к лицу. Диана, однако, заметила, что скроен он не совсем правильно; завтра нужно поручить миссис Хупер, чтобы та аккуратно сняла с меня мерки и отправила к портному. Мне подумалось, что Диана уж очень полагается на умение домоправительницы держать язык за зубами. Когда миссис Хупер удалилась (как и за ланчем, она наполнила наши тарелки и стаканы и стояла с видом, чересчур, на мой вкус, серьезным и услужливым, пока не получила разрешения уйти), я сказала об этом вслух. Диана рассмеялась.

— Тут есть один секрет, — сказала она. — Угадаешь?

— Не иначе, ты платишь ей кучу денег.

— Пожалуй. Но не бросилось ли тебе в глаза, какие взгляды бросала на тебя миссис Хупер из-под ресниц, когда подавала суп? Только что слюни не пускала в твою тарелку!

— Ты хочешь сказать… не может быть… что она… она как мы?

Диана кивнула.

— Конечно. Что до малютки Блейк, то ее, бедняжку, я вызволила из камеры исправительного заведения для малолетних преступников. Развращала горничную — вот в чем состоял ее проступок…

Диана снова засмеялась, я открыла рот от удивления. Потом она потянулась ко мне с салфеткой: стереть со щеки след соуса.

Нам подали отбивные и жаркое из «сладкого мяса» — то и другое отлично приготовленное. Я, как за завтраком, усердно поглощала пищу. Диана, напротив, больше пила, чем ела, больше курила, чем пила, и наблюдала даже больше, чем курила. После нескольких реплик о слугах наша беседа оборвалась; я заметила, что в ответ на мои слова у Дианы нередко дергались губы и брови, как будто мои высказывания — на мой вкус, достаточно разумные — содержали в себе нечто комическое. В конце концов я замолчала, Диана тоже, воцарившуюся тишину нарушали только шипенье газового рожка, размеренное тиканье часов на каминной полке и стук моих ножа и вилки. Мне вспомнились невольно веселые обеды в гостиной на Грин-стрит, с Грейс и миссис Милн. И еще я подумала о предполагавшемся ужине с Флоренс в пивной на Джадд-стрит. Но когда я покончила с едой, и Диана кинула мне сигаретку из своих розовых, и у меня зашумело в голове, она подошла, чтобы меня поцеловать. И тут я вспомнила, что приглашена сюда отнюдь не для застольных бесед.

В тот вечер наши любовные игры были неспешными — можно даже сказать, нежными. Однако Диана удивила меня тем, что, когда я, приятно удовлетворенная, сплетя свои члены с ее, уже засыпала, она тронула меня за плечо. Это был последний из уроков, полученных мною за день.

— Можешь идти, Нэнси, — произнесла она в точности тем тоном, каким обращалась к горничной и миссис Хупер. — Сегодня я хочу спать одна.

Впервые она заговорила со мной как со служанкой и тем вспугнула сонное тепло, разлившееся по моему телу. Но я послушно встала и направилась по коридору в свою спальню, где среди бледных стен меня ждала холодная постель. Мне нравились поцелуи Дианы, а еще больше — ее подарки; если заслужить их можно только повиновением — что ж, я готова. Я привыкла угождать джентльменам из Сохо — по фунту за отсос, так что повиноваться такой госпоже и в такой обстановке представлялось делом совсем ерундовым.

Как бы странно ни протекали мои первые дни и ночи на Фелисити-Плейс, вскоре я свыклась со своей ролью и распорядком жизни. Утруждала я себя так же мало, как у миссис Милн; разница заключалась в том, что здесь моей праздности нашлась покровительница, дама, которая выкладывала денежки за то, чтобы я была хорошо накормлена, нарядно одета и ничем не занята; все, что от меня требовалось в ответ, это ничем, кроме нее, не интересоваться.

На Грин-стрит я вставала довольно рано. Частенько Грейс приносила мне в постель кофе в половине восьмого; бывало, она забиралась ко мне в теплую постель и мы лежали и разговаривали, пока миссис Милн не позовет нас к завтраку; позднее я умывалась над большой раковиной внизу, в кухне, и Грейс иногда расчесывала мне волосы. На Фелисити-Плейс торопиться с подъемом было ни к чему. Завтрак мне приносили в постель — либо к Диане, либо в мою собственную спальню, если Диана накануне меня отошлет. Пока ее одевали, я пила кофе и курила, зевала и протирала глаза; часто задремывала и просыпалась, только когда Диана возвращалась в пальто и шляпе и, сунув руку в перчатке под одеяло, будила меня щипком или нескромной лаской.

— Просыпайся и проводи госпожу поцелуем, — говорила она. — Меня не будет до ужина. Развлекай себя сама, пока я не вернусь.

Я хмурилась и ворчала:

— Куда это ты?

— К подруге.

— Возьми меня с собой!

— В другой раз.

— Я могу посидеть в экипаже, пока ты будешь у нее…

— Мне бы хотелось, чтобы ты встречала меня дома.

— Какая ты жестокая.

Она улыбалась и целовала меня. Потом уходила, а я вновь погружалась в тупое оцепенение.

Встав наконец с постели, я требовала ванну. У Дианы была очень красивая ванная комната, я могла проторчать там больше часа: отмокала в ароматизированной воде, расчесывала себе волосы, смазывала их макассаровым маслом, изучала перед зеркалом свои достоинства и недостатки. В прежней жизни я обходилась мылом, кольдкремом, лавандовой водой и иногда чуточкой туши. Теперь для всего, с макушки и до ногтей на ногах, у меня имелось особое средство: масло для бровей и крем для ресниц; жестянка зубного порошка, коробочка blanc-de-perle, лак для ногтей, алая помада; пинцет для удаления волос вокруг сосков, пемза для подошв.

Я словно бы опять наряжалась для эстрады, с той только разницей, что прежде мне приходилось переодеваться за сценой, пока оркестр менял ритм, теперь же в моем распоряжении был целый день. Единственным моим зрителем была Диана, без нее мне нечем было заняться. Слуги не составляли мне компании: ни странная миссис Хупер с ее скользкими взглядами исподтишка, ни Блейк (ее поклоны и обращение «мисс» заставляли меня ежиться), ни кухарка (она посылала мне наверх ланч и ужин, но никогда не высовывала носа из кухни). У обитой зеленым сукном двери цокольного этажа я слышала иногда отголоски их смеха или споров, но знала, что они мне не ровня, моя вотчина — спальни, будуар Дианы, гостиная и библиотека. Госпожа сказала однажды, что не желает, чтобы я ходила на улицу одна. И верно, по ее распоряжению миссис Хупер запирала парадную дверь; каждый раз, когда она ее закрывала, я слышала скрип ключа.

Я не особенно сожалела о свободе; как я уже говорила, в тепле и роскоши, чередуя поцелуи со сном, я совсем обленилась и отупела. Я могла беззвучно и бездумно слоняться из комнаты в комнату, останавливаясь только затем, чтобы полюбоваться картинами на стенах, тихими улицами и парком Сент-Джонс-Вуд в окне или собой в множестве Дианиных зеркал. Я походила на духа — я даже воображала себя иной раз призраком красивого юноши, который умер в этом доме, но все еще бродит по комнатам и коридорам в неустанных поисках остатков жизни, некогда им потерянной.

— Как же вы меня испугали, мисс, — восклицала служанка, хватаясь за сердце, когда натыкалась на меня в изгибе коридора, в тени штор или алькова; я улыбалась и спрашивала, чем она занимается или хорошая ли погода на улице, а она только вспыхивала и смотрела испуганными глазами: — Простите, мисс, не могу сказать.