Кульминацией дня, событием, к которому естественным образом были устремлены мои мысли, которое придавало смысл предшествующим часам, было возвращение Дианы. Интрига заключалась в том, какую выбрать комнату, какую изобразить для нее сценку. Она могла застать меня за курением в библиотеке, дремлющей, с расстегнутыми пуговицами, у нее в будуаре; я притворялась застигнутой врасплох или спящей, чтобы она меня разбудила. Впрочем, я действительно бывала ей рада. Я переставала ощущать себя призраком, актрисой, ждущей за кулисами; под лучами ее внимания я согревалась и обрастала плотью. Я зажигала ей сигарету, наливала вино. Если она возвращалась усталой, я усаживала ее в кресло и гладила ей виски; если у нее болели ступни (Диана носила высокие черные ботинки, очень туго зашнурованные), я освобождала ее от обуви и массировала пальцы ног. Если она, как случалось частенько, бывала настроена на амуры, я ее целовала. Она отдавалась моим ласкам в библиотеке или большой гостиной, не обращая внимания на слуг, которые проходили за закрытыми дверями, а то и стучались и затем, уловив вместо ответа наше учащенное дыхание, удалялись восвояси. Или же она распоряжалась, чтобы ее не беспокоили и вела меня к себе в будуар, к тайному ящику, где хранился ключ к сундуку из палисандрового дерева.

Сундук этот по-прежнему меня зачаровывал, хотя я привыкла иметь дело с его содержимым. Вероятно, оно не представляло собой ничего уж очень особенного. Там находился, разумеется, уже описанный мною дилдо (вслед за Дианой я стала называть его «прибор» или «инструмент» — ненужный эвфемизм, напоминавший об операционной или исправительном доме, чем-то ее привлекал — и только не на шутку распалившись, она вспоминала его настоящее название и требовала «месье Дилдо», хотя и тут сокращала его нередко до простого «месье»). Помимо него в сундуке хранились фотографии пухлозадых девиц с безволосыми лобками, одетых в перья, и коллекция эротических брошюр и книг, где воспевались удовольствия, которые я назвала бы однополыми сношениями, но авторы, как и Диана, предпочитали термин «сапфическая страсть». Это было, наверное, довольно примитивное добро, но я прежде ничего подобного не видела и потому смущенно разглядывала его во все глаза, пока Диана не разражалась хохотом. Еще там были веревки, ремни и хлысты — не страшнее тех, какие можно найти в шкафу у строгой гувернантки. И последнее — запас розовых Дианиных сигарет. Очень скоро я догадалась, что к ароматному французскому табаку в них был примешан гашиш. Их я полагала главным источником удовольствия, потому что они придавали всем прочим предметам еще большую пикантность.

Я могла быть усталой и отупевшей, упившейся до тошноты, страдать от месячных болей, но, как уже было сказано, открывая сундук, я неизменно волновалась — так собака дергается и пускает слюну, когда хозяйка поманит ее косточкой.

И чем больше я дергалась и пускала слюну, тем самодовольней становилась Диана.

— Неплохой у меня собрался запасец! — хвалилась она, когда мы лежали на запачканных простынях в ее спальне и курили. В таких случаях все ее одеяние ограничивалось нередко корсетом и парой пурпурных перчаток; при мне же имелся мой дилдо, иной раз с накрученной на него ниткой жемчуга. Диана тянулась к изножью постели, гладила приоткрытую щелку и смеялась. — Это самое лучшее из всего, что я тебе дарила, — сказала она однажды. — Ведь правда? Где еще в Лондоне найдешь подобную вещицу?

— Нигде! — соглашалась я. — Похоже, ты самая бесстыдная сучка в городе!

— Верно!

— Ты самая бесстыдная сучка и самая хитропиздая. Если бы существовала страна Трахландия, ты была бы ее королевой, ей-ей!..

Вот таким набором слов мне, по желанию госпожи, приходилось пользоваться, и мой язык едва выговаривал эту похабщину. Мне никогда не пришло бы в голову разговаривать так с Китти. Ее я не трахала, мы с ней не дрючились, мы только целовались и млели. Между ног у нее была не пизда и не дыра — за все время, пока мы с ней спали, я вряд ли хоть раз назвала этот орган по имени.

Видела бы она меня сейчас, думала я, как я лежу с Дианой и закрепляю на дилдо ожерелье из жемчуга; как Диана снова тянется погладить свою щелку, потом склоняется и гладит мою.

— Ты только посмотри, что у меня есть! — вздыхала она. — Какое богатство — и все мое!

Я затягивалась сигаретой, кровать колебалась, потом я лежала и смеялась, пока Диана на меня громоздилась. Однажды я уронила окурок на шелковое покрывало и с улыбкой наблюдала, как оно тлело, пока мы трахались. Однажды я накурилась до дурноты. Диана позвонила в колокольчик и крикнула явившейся Блейк: «Погляди, Блейк, на мою шлюшку: до чего хороша, даже когда ей неможется! Видела ты когда-нибудь такое красивое животное? А?» Блейк отвечала, что не видела, потом намочила салфетку и обтерла мне рот.

* * *

Именно тщеславию Дианы я обязана тем, что получила наконец возможность выйти на свет божий. Я провела с нею месяц, переступая порог дома, только чтобы пройтись по саду, и ни разу не показавшись на лондонских улицах; но вот за ужином она объявила, что мне нужен парикмахер. Решив, что она собирается отвезти меня в Сохо, я подняла глаза от тарелки, но Диана ограничилась тем, что позвонила служанкам. Меня усадили на стул и обернули полотенцем, Блейк вооружилась расческой, домоправительница взялась за ножницы. «Потише с ней, потише!» — покрикивала Диана, наблюдая. Миссис Хупер приблизилась вплотную, чтобы подровнять мне челку, и я ощутила на щеке ее учащенное горячее дыхание.

Но стрижка оказалась только вступлением. На следующее утро я проснулась в Дианиной постели и обнаружила, что она стоит одетая и смотрит на меня со своей прежней загадочной улыбкой.

— Ну-ка вставай. У меня есть для тебя сюрприз. Даже два. Первый — в твоей спальне.

— Сюрприз? — Я зевнула. Это слово потеряло для меня былой интерес — Что за сюрприз, Диана?

— Костюм.

— Какой костюм?

— Выходной.

— Выходной?..

Я тут же вскочила.

В каких только мужских костюмах я не щеголяла с тех пор, как у миссис Денди впервые облачилась в брюки. От самых простых до сценических, от военных до кокетливых, как женская одежда; от черных, тонкого сукна до желтых вельветовых; костюмы солдата, моряка, слуги, мужчины-проститутки, посыльного, денди, герцога из комедии — вот что я носила, причем умело и удачно. Но костюм, ожидавший меня тем утром в моей спальне, в доме Дианы на Фелисити-Плейс, не имел себе равных по роскоши и красоте. Я помню его до сих пор во всех его чудесных деталях.

Это были полотняные пиджак и брюки цвета слоновой кости и немного более темный жилет со спинкой из шелка. Упакованы они были все вместе в коробку, выстланную бархатом; в отдельном пакете я нашла три пикейные рубашки, все чуть разного оттенка, из плотной, превосходно выделанной ткани, гладкая поверхность которой походила на атлас или на жемчуг.

Имелись также воротнички, белые, как новые зубы; опаловые запонки для воротничков и золотые — для манжет. Имелись галстук и шейный платок из муара янтарного цвета; когда я извлекла их из оберточной бумаги, любуясь переливами оттенков, они заскользили у меня из пальцев, как змеи. В плоском деревянном футляре лежали перчатки: одна пара из лайки, с обтянутыми пуговичками, другая из оленьей кожи, благоухающая мускусом. В бархатном мешочке я обнаружила носки, подштанники и нижние рубашки — не фланелевые, как мое прежнее белье, а из шелкового трикотажа. Были и головной убор — кремовая шляпа-хомбург с отделкой в тон галстукам, и обувь — пара кожаных туфель такого теплого и сочного каштанового цвета, что меня потянуло приложиться к ним щекой, затем губами и наконец языком.