продажу рабов, шайки гладиаторов и всех иноземцев, за исключением учителей и докторов, императору пришло на мысль совершенно упразднить даровые раздачи. Он отлично видел, что они потакали праздности и способствовали увеличению заброшенных угодий. Однако раздачи он сохранил, говорит его историк, ибо боялся, что, если упразднит их, какой-нибудь честолюбец расположит в свою пользу народ, пообещав ему их восстановить. Он даже кончил тем, что показал себя менее суровым, чем Цезарь, и после его смерти 200 000 граждан получали от государства хлеб. Это много, если подумать, что в Париже только 113 000 человек внесены в списки Органов государственного призрения, что, по самому благоприятному счету, народонаселение Рима было по крайней мере на треть меньше народонаселения Парижа и что большая часть этого населения состояла из рабов, которых должны были кормить их владельцы. Из этого мы должны были бы заключить, что в Риме было очень значительное количество бедных, если бы не проще было предположение, что многие из приходивших за государственной подачкой были не бедными в истинном смысле слова, но горожанами с незначительным доходом, которые с охотой пользовались такой дармовой прибавкой, позволявшей им жить в большем довольстве. Они отнюдь этого не стыдились, напротив, по-видимому, скорее гордились: так как эти щедроты касались только людей, пользовавшихся правом гражданства. Некоторые из них, желая подчеркнуть одну из привилегий римского гражданина, сообщали в эпитафиях, что они получали свою долю при раздачах хлеба.

С тех пор продовольствие столицы стало главной заботой императоров. Римский народ, такой покорный, такой угодливый, так всегда готовый потакать всем капризам своих владык, приходил в дурное расположение, только когда боялся, что уменьшат его долю хлеба. Чуть замечалась малейшая задержка в раздаче хлеба, которая должна была происходить ежемесячно, эта самая чернь, обыкновенно ни на что не жаловавшаяся, поднимала перед дворцом бунт или во время отсутствия императора бросалась грабить дом и ломать мебель префекта Рима. Когда распространялся слух, что хлеба может не хватить, городом овладевал слепой страх, один из тех страхов, какой проявлялся, между прочим, у нас во Франции в самые ужасные дни нашей революции и располагал народ к наихудшим насилиям. Императоры сделали все, чтобы разгонять эти страхи; они всячески поощряли купцов всех стран и народов, чтобы те везли свой хлеб в Италию. Клавдий даровал большие привилегии тем из них, которые снаряжали с этой целью корабли. Он увеличил их барыши и обещал вознаграждение за убытки. Все, кто так или иначе участвовал в организации доставки и распределения хлебных запасов в Риме (Аnnona), были избавлены от всякой другой службы: «Они работают, – гласил закон, – для общественной пользы!» Эта служба была предметом таких отличий и привилегий со стороны правительства, что в конце концов стала пользоваться большим почетом в провинциях; всюду чувствовали ее значение, и, так как она задавалась целью обеспечивать жизнь «священного города», ее называли также Аnnona sancta. Хлеб прибывал в Италию со всех концов земли; но больше всего его доставлял Египет, больше половины всего, что потреблялось в Риме. Это громадное количество хлеба, который чиновники-анноны собирали по всей стране, отправлялось в Италию с особой флотилией в момент, казавшийся наиболее благоприятным. Но, так как в Египте жатва зависит от разлива Нила и не всегда одинаково обильна, императору Коммоду пришла мысль, чтобы охранить себя от подобных несчастных случайностей, создать новый флот, отправлявшийся ежегодно в Карфаген за африканским хлебом; таким образом две самые плодородные страны в мире должны были платить Риму дань. Но и этого было еще недостаточно; Египет и Африка могли быть одновременно постигнуты одинаковым неурожаем; надо было принять предосторожность против всеобщего неурожая и обезопасить Рим от голода, который мог наступить в целом мире. Чтобы достичь этой цели, построили громадные амбары и наполняли их в обильные годы в предвидении плохих лет. Предусмотрительные государи заботились о том, чтобы хранилища были всегда полны; эти хранилища заключали, как нам передают, количество, достаточное для прокормления римского народа в течение семи лет: меньше нельзя было, чтобы успокоить эту так легко пугавшуюся толпу, испытывавшую вечный страх перед смертью от голода.

Гавани Траяна и Клавдия в Остии. Гравюра XVIII в.

Объясняется этот страх народа тем, что большая часть хлеба, продовольствовавшего Рим, могла доставляться только морем; а море устрашало римлян. Эти смелые воины не были вместе с тем отважными мореплавателями, подобно грекам. Они были склонны преувеличивать опасности коварной стихии; вечно дрожали за судьбу драгоценных кораблей, которые везли им их продовольствие и должны были переплывать море. Поэтому приближение египетского флота к берегам Италии каждый год составляло целое событие. Сенека рассказывает, что, чуть завидят в Поццуоли легкие корабли, называвшиеся «вестниками», упреждавшие другие и возвещавшие о них, Кампания предавалась радости. Толпа теснилась на пристани, стараясь издали различить в море среди множества судов суда александрийские, которые можно было узнать по особому виду парусов. Это уже было много – проплыть через Средиземное море и прибыть из Египта в Поццуоли, однако путь еще не был окончен: следовало идти берегом из Поццуоли в Остию, что представляло большие опасности, и даже когда были уже перед Тибром и в виду Остии, не все еще считалось оконченным. Вход в реку был так труден, берега такие плохие и изменчивые, что не один корабль разбивался о них. Разве однажды не видели гибель одновременно более двухсот кораблей в самом порту, где им не было защиты против бури?

Последнюю опасность можно было по крайней мере предотвратить. Стоило построить в Остии порт более надежный, где бы суда могли легко приставать и не боялись бы никаких бурь. Говорят, Цезарь думал это сделать, но смерть помешала ему, и об этом намерении не вспоминали после него в течение с лишком столетия. На долю Клавдия, слабоумного Клавдия, выпала честь привести его в исполнение. Этот жалкий император, осмеянный за свои семейные несчастия и умственно не вполне здоровый, любил, однако, полезные работы. Рвение его к этому усилилось вследствие одной личной опасности, которой он подвергся в начале своего царствованья. Когда он вступил на престол, в Риме свирепствовал страшный голод, и обвиняли его предшественника, бывшего будто бы тому причиной. Калигуле, лишенному совершенно рассудка, пришла фантазия проехаться верхом по Неаполитанскому заливу. Чтобы удовлетворить этой фантазии, поспешно собрали все корабли, сколько их было в итальянских гаванях, и все лодки; затем, связав их вместе, сделали широкий мост, от Поццуоли до Баули с гостиницами по пути для развлечений, и прихоть императора была исполнена. Но корабли, употребленные на забаву