Не хочет предаваться любимейшему занятию местных дам и барышень — перемывать кости окружающим.

Мы продавали уже последнее, когда к нам подошли два степенных господина, одного я смутно помнила, он вчера у меня купил много бекона сразу, яиц корзинку и куриц с пяток. Купец средней руки заехал в Вестинки из Вязьмы случайно. Второго господина я точно не видала ни разу. Пока купец болтал о чем-то с Верой, скупая оставшееся, незнакомец молчал, присматриваясь ко мне. Потом спросил:

— Простите, барышня, вы ведь Салтыкова? Катерина Сергеевна? Да? А вы знаете Чегодаева Арсения Даниловича?

Я насторожилась: из письма, найденного в бумагах Пелагеи Степановны, знала, что так зовут дядю Катерины, старшего брата ее матери. Но ответила спокойно, что знаю и поинтересовалась, в чем, собственно, дело?

— Да ничего особенного, это мой сосед, наши поместья неподалеку. Когда я сказал, что буду в этих краях, он и довел до моего сведения, что тут проживает его племянница, просил узнать, как у нее дела. Судя по тому, что я вижу, дела у вас неплохи и ваш родственник может не волноваться за вас.

Я согласно покивала головой, да, да, может не беспокоиться! Мужчины пошли дальше, а я немного встревожилась — все-таки была возможность, что тот неведомый мне дядя, который отказался принять племянницу на лето, может помнить внешность настоящей Катерины. Или даже ему что-нибудь известно о побеге с родины девицы?

Это может быть опасно. А я уже сроднилась и с этой своей миссией, с поместьем, людьми, землёй. Не хотелось бы бросать все и пускаться в бега. Это если успею. Но возможно, я зря накручиваю себя. В столицу пока что не собираюсь, а дядюшка тоже вряд ли сюда поедет. Где Петербург, а где Вязьма. Тем более, как я поняла из писем и рассказов, поместье у деда с бабкой Катерины было маленькое, захудалое. Так что у дядюшки должно было бы быть своих проблем выше крыши, чтобы ещё моими интересоваться.

Часам к одиннадцати мы расторговались полностью, крестьяне наши со своей репой тоже. Мы торопливо уложили свои телеги, купили немудрящей снеди для перекуса в дороге, и двинулись в обратный путь. Мы могли бы ехать и быстрее, но нас задерживали телеги. И груз был на них, и крестьянские лошадки были как их хозяева — неторопливы и основательны. На жизнь они смотрели философски и без большого оптимизма, на понукания практически не реагировали или смотрели с искренним недоумением: «Куда спешим-то? Все равно ж приедем»!

После краткой остановки для отдыха и перекуса, меня начали мучить тревожные мысли и нехорошие предчувствия. О чем-то ведь волновался Хася перед отъездом? А у него интуиция и нюх получше моих будут! Вот ей-Богу, хоть совсем едва держусь в седле, но будь здесь и сейчас моя Ласточка, я бы взгромоздилась на нее и помчалась бы домой, обгоняя свой обоз!

Но коняшки не было, и мне оставалось только подпрыгивать от нетерпения на подушке дивана в карете, да высовывать голову в окно, проверяя, где мы сейчас едем, далеко ли ещё до дома? Мы переезжали мост через Пчёлку, разделяющий мое поместье и имение Пешковых, когда я увидела впереди на дороге быстро двигающийся комок пыли. Когда проехали ещё немного, стало понятно, что это несётся со всех лап Хаська. Он мчался изо всех сил и на бегу пытался мне что-то сообщить. Вероятно, из-за этого получалось уловить лишь некоторые обрывки его мыслей. Он мысленно кричал мне:

"Тревога!! Алярм!! Данджер!! Опасность!"

Верный волк пытался меня предупредить о чем-то.

Я закричала кучеру:

— Стой! Стой, останови!

Пока он осознавал мои дикие вопли, пока натягивал вожжи, останавливая разогнавшихся лошадей, я уже открыла дверцу кареты и, как только карета замедлила ход, я кубарем вылетела из нее, прямо в дорожную пыль. Но даже не поняла, ушиблась я или нет. Так и стояла на коленях на дороге, а ко мне несся Хася. Подлетев, он уткнулся мордой мне в подставленные руки.

Весь наш обоз тоже начал тормозить, не понимая, что случилось. Но все увидели мои странные выходки. Спешившись, к нам бежал и Яков Семёнович. Волк тем временем сообщал мне.

— Беда, Кать! Гаврила, гад, напоил мужиков самогонкой и уговорил эту пьянь пойти громить поместье, мол, ведьмино отродье ты, и зачтется это, как богоугодное дело! Но он звал в поместье, поживиться, видно, чем хотел. А мужики по-пьяни уперлись — надо вначале поле с чертовыми яблоками перепахать, все ростки выдрать! Вот нахватали всякого дреколья, на поле бредут, быстро не могут, пьяные шибко. А кто и по дороге падает, да спать ложиться. В деревне бабы воют со страху, как бы всех ихних дураков на каторгу не заслали за такое! Гаврила ругается, а сделать ничего не может, не шибко его пьяные слушаются. Вот далась им эта картошка! Ежли тут повернете, как раз на поле успеете ровно с ними! Трофим ещё с утра послал за урядником, он за Федоткиным в бору порубщиков заарестовал. Скоро к нам должны прибыть. Все ворота в имение заперли, даже коров на пастбище не выгнали. Я убегом, под забором ушел. И подкопался я под сарай Гаврилы! Там бутыли с самогоном стоят, в сарае! А сам аппарат он прячет в подвале, под сараем. Здоровый такой, медный, с бляхами. Верно, украдом он уволок его из поместья! Гавриле теперь каторга верная! И за воровство, и за винокурение! Он, видно, и хотел, пока вас нет, пограбить в имении да уйти в побег, можа и документ какой купит. А мужики вот не хотят пока в имение идти! Кстати, крестнички мои, Пров, Федул да Силантий по домам сидят и бражничать-ни-ни!

Долго я не раздумывала, подскочила на ноги, коротко пересказала управляющему все, что сообщил мне волк, велела телеги с грузом спрятать тут в кустах, а самим мужикам сидеть тихонько и не питюкать. Туда же, в прибрежные кусты, запихнули и карету с Веркой, только Семку забрали с собой. Яков Семёнович не задавал лишних вопросов, он верхом, всех остальных, в том числе и себя, погрузила в две пустые телеги.

Перед этим из кареты я достала оба пистолета, деловито зарядила их. Протянула один управляющему, но тот виновато покачал головой. Ясно, не умеет! Но неожиданно один из мужиков,