до поясницы, нежно покусывая задержанного за ээ… ягодицы, сквозь портки. Добавьте к этому то обстоятельство, что Хаська только выглядит щеночком, на самом деле Гаврила в полной мере ощущал, как по нему носятся все шестьдесят кило откормленной волчьей тушки. Поэтому он и выл.

Я укоризненно, для свидетелей, вслух сказала:

— Хася, фу! Выплюнь каку! Место!

И мысленно добавила: «Он, может, обдристался со страху, а ты в пасть все тащишь»!

Хаська соскочил со своей жертвы, весело виляя хвостом, подбежал ко мне и дисциплинированно сел у моих ног. При этом мысленно добавил, хихикая:

— Не, не обдристался, только обоссался, но по-королевски! Я ему свою любимую собаку показал!

Вот хулиган! Присутствующие восхищённо смотрели на пёсика, умиляясь его понятливости и дисциплинированности. Так, надо переключать внимание. И я произнесла специально для урядника.

— Вот, Савелий Петрович, это и есть главный зачинщик и подстрекатель, Гаврила! И это он напоил моих мужиков и подговорил их на бунт. Вот его в руки правосудия отдаю с чистой совестью и даже рада. Мне смутьяны в поместье не нужны. Но я подозреваю его ещё в двух преступлениях! Я считаю, что он, когда моя бабушка болела, а всем заправляла его сестра Игнатьевна, украл в моем доме винокуренный аппарат моего деда, производил низкокачественный алкоголь и торговал им.

Дегтярев аж крякнул. Тут одно обвинение в бунте — верная каторга, а ещё два тяжёлых обвинения — пожизненная. Не давая уряднику усомниться, я сразу же добавила:

— Надо сейчас же провести обыск у него на подворье! Пока никто ничего не знает, и его сыновья не перепрятали все! Я уверена, что они тоже все знают и помогают отцу!

Мы потихоньку двинулись в обратный путь. Гаврилу, Ермолая и Лукьяна погрузили в арестантскую кибитку, остальную толпу стражники с ружьями погнали вперёд своим ходом. Теперь, протрезвевшие, без дреколья, и осознавшие весь ужас своего положения, мужики выглядели жалко. Мы вновь все утрамбовались в телеги и тоже двинулись. Правда, ралли больше не устраивали. И так, когда схлынул адреналин боя, заболело разом все — отбитые бока, попа, руки от напряжения, голова от нервняка… поэтому я сидела молча — угрюмо.

Лишь один Хаська нарезал круги вокруг всего нашего табора, абсолютно довольный собой. Подъехавший ближе ко мне Савелий Петрович заметил, задумчиво глядя на него.

— До чего же у вас умный пёсик! И команды все понимает! Я ещё прошлый раз заметил это! А как вы, говорите, узнали о готовящемся бесчинстве?

Легенду я уже наспех придумала, не забыть бы, потом подтвердить. Поэтому ответила равнодушно, пожав плечами.

— Ну не почтовым голубем же! Трофим написал записку, подсунул под ошейник Хасе и отправил его искать меня на дороге. Трофим ведь знал, что мы должны вскоре приехать. А пёсик понимает слова "искать", " хозяйка". Когда Хаська подбежал, стал ластиться ко мне, я его погладила и увидела краешек бумажки под ошейником. Вот так и узнала.

Для окружающих крестьян версия сойдёт, Дегтярев ничего не видел, а управляющему я потом расскажу. Он поверит в правду, а остальные — нет, даже если я все честно расскажу.

Доехав до того места, где мы оставили часть людей своих, опять произвели перераспределение сил и транспортных средств. Я пересела в свою карету, Верка, уже успокоенная, села на облучок к Семке, урядник составил мне компанию в карете. Арестантскую кибитку отправили под охраной двоих стражников в поместье, туда же и телеги с грузом. А остальные двинулись в деревню, в том числе и я.

Уже в карете Савелий Петрович поинтересовался, что я намерена делать с мужиками, бунтовщиками, и семьёй Гаврилы. Да, сложный вопрос.

— Вот, думаю, Савелий Петрович, просто дурней своих я дома оставлю, ну, всыпят им на конюшне по десятку плетей, но не каторга же! А совсем без наказания оставить — они же первые меня потом не уважать не будут, не бояться. Зачинщиков, особенно Гаврилу, забирайте, как суд решит, так и будет. Вот с семьёй Гаврилы — не знаю пока, посмотрим. А что вы посоветуете, Савелий Петрович? У вас опыта поболе моего, вам больше известно.

— Хм… ну, насчёт мужиков вы правы, Катерина Сергеевна! Всех на каторгу — кто работать будет? Но выпороть надо, надо! Это верно, мужик бояться должон! Сыновья у Гаврилы — я полагаю, в деле воровства и противозаконного винокурения ему помощники были. Ежли и не докажем это — все равно злобу затаят, мстить могут. Продайте вы их по рекрутским билетам, лбы здоровые, видал я их как-то, рекрутчики только рады будут. А там, двадцать пять лет, глядишь, ещё и не вернутся…

Резон в словах урядника был, конечно. Хоть душа моя и противилась такому решению, и телесные наказания для мужиков тоже мне не хотелось применять, но из двух зол надо выбирать меньшее. Может, кто скажет, что я поступаю жестоко, но русский бунт ещё более жесток и бессмысленен. Зато так я им сохраню жизнь и свободу. Драная задница — совсем небольшая плата за это. Это я о просто пьяных мужиках.

А зачинщики знали, на что шли, и тут уж плата совсем другая будет. И почему-то мне кажется, что Гаврила не сам надумал бунтовать. Нет, поживиться в поместье — это он точно сам решил, а вот подговорить мужиков уничтожить посадки картофеля… а потом, вполне возможно, они бы толпой ломанулись бы к строящемуся сахарному заводу… тут уж кто-то похитрей и умней Гаврилы был. Знать бы ещё, кто?

За этим размышлениями моими я даже и не заметила, как мы подъехали к деревне. Обогнали толпу, с нами поехали ещё несколько стражников, Яков Семёнович, несколько крестьян на телегах из числа тех, что ездили со мной на ярмарку. Среди них и Кондрат. Кстати, надо бы присмотреться к нему, мне думается, из него получится неплохой староста для деревни. И мы без промедления, пока слухи и крики не достигли усадьбы Гаврилы, быстро двинулись к его подворью.

Глава 35

Подворье у Гаврилы было богатое. В отличие от других деревенских домов, оно скрывалось за высоким забором из плотно пригнанных дубовых, потемневших от времени, досок. Видны были только крыши построек