– Один, тащ старший лейтенант. – Называть Авдеева младшим лейтенантом госбезопасности слишком длинно, да и слово «старший» звучит гораздо приятнее, чем «младший». – Что там в зарослях творится, видно плохо, но ошибиться я не мог.

– Сколько времени прошло?

– Да минут двадцать, не меньше. Уже далеко ушел.

– Ну хорошо, – подытожил Леонов. – Теперь забираем офицера и снова по коням.

Мы с Алексеем тоже направились к сторожке, уж очень хотелось посмотреть на выражение лица обера. Интересно, будет ли он сиять, как начищенная пуговица, или наоборот, состроит сокрушенную мину – дескать, я не виноват, не бейте меня, дяденьки.

Но оказалось, что смотреть надо было на наши физиономии, да еще желательно сфотографировать их и записать все возгласы.

– Виноват, товарищи командиры. – Это красноармеец Белов, над которым повисла угроза трибунала. Вопреки своей фамилии он не побледнел, а густо покраснел.

– Мать вашу, … %+*!%*+, – вырвалось у Леонова.

– Вот черт! – интеллигентно выразил свои чувства Авдеев.

– Упс. – Это уже возглас человека из будущего, напичканного американизмами.

Впрочем, учитывая то, что произошло, свои чувства мы высказали достаточно сдержанно. А случилось следующее. Вопреки всем ожиданиям, Тедер никуда не делся. Руки его были развязаны, но он по-прежнему лежал на соломе. Правда, мертвый. А вот обер-лейтенант Лютце исчез.

– Понятно, – подытожил Леонов, оглядев место убийства. – Благородный дурак Тедер освободил своего командира, а тот возьми и придуши его, чтобы значит, не болтал о том, как Лютце себя вел в плену. Он же все секреты врагам выдал. С дважды раненной рукой и не ожидая нападения, солдат оказать сопротивления не смог.

– А ты у этой сволочи даже не изъял удостоверение?

– Виноват, – теперь уже побагровел Алексей. – Я же рассчитывал, что мы приволочем всю его тушку вместе с бумагами. А теперь, доказав ближайшему коменданту, что он офицер контрразведки, Лютце поднимет на уши все окрестные гарнизоны.

– А Белов, значит, убедился, что убежал только один из фрицев, – добавил я свои соображения, – и перестал их окликать, сосредоточив все внимание на дороге.

– И что теперь будем делать? – невинно поинтересовался Авдеев, как будто у нас была масса вариантов, только знай себе выбирай.

– Ну как что, – пожал я плечами. – Скажу вам только одно. Не нужно паниковать, нужно просто удирать отсюда и как можно скорее.

Несясь с максимально возможной скоростью по так называемому шоссе, которое на этом участке уже давно никто не ремонтировал, я пребывал в расстроенных чувствах и угрюмо молчал, чувствуя себя виноватым. До сих пор все мои авантюры заканчивались удачно, но есть же всему предел. Наверно, пора завязывать с моей самодеятельностью и перебираться в тыл, как мне неоднократно предлагали. Руководство страны, наверно, только об этом и мечтает. Если бы не то обстоятельство, что мою персону прислал сам Артефакт по личной просьбе Сталина, то моего мнения никто бы не стал спрашивать.

Оглядывая белые поля и рощи, засыпанные снегом, я незаметно для себя начал напевать «Русскую песню», хорошо подходящую и под окрестный пейзаж, и под мое грустное настроение:

Кто-то из ребят начал подыгрывать мне на трофейной губной гармошке, и я запел громче.

– Хватит грустить, – толкнул меня в спину Авдеев. – Лучше давай споем что-нибудь веселое. А ну, напомни нам песню про «семь загибов на версту».

Те из бойцов, кто уже знал слова, начали хором напевать:

Хитрый расчет ординарца вполне оправдался, и мои мысли приняли другое направление. В самом деле, ничего же страшного не случилось. Немцы далеко, и им нас не догнать. А упустили «языка», так особист нас за это под трибунал не подведет, потому как в моей лояльности к стране никто не сомневается. И чего мне взбрело в голову сидеть в тылу, что я там буду делать? Рассматривать с умным видом новые модели бронетехники и самолетов? Так я в их устройстве все равно не разбираюсь. Ну помню, к примеру, что фильтры в танках были плохие. Но это и без меня знают. А почему плохие и как это поправить, я понятия не имею. А на фронте хотя бы приманкой поработаю, и то хлеб.

Вскоре оккупированная территория закончилась. О том, что здесь начинается Партизанский край, заранее предупреждал большой плакат с надпись по-немецки: «ACHTUNG! NIMM DICH IN ACHT PARTISANEN!». Здесь мы остановились и стали ждать, пока Кабанов сбегает в поселок, предупредить о том, что едут свои. Переговоры закончились успешно, о чем партизан подал сигнал, помахав нам красным флагом.

Уже непосредственно при въезде в село к дереву был прибит другой плакат, очевидно написанный самими партизанами: «Ahtung! Partisane urfahr. Halt! Фашистам и их холуям вход запрещен!». Хотя немецкие слова были написаны в нем с ошибками, но смысл предупреждения вполне понятен.

Комендантский пост села все же проверил наши документы и спросил о цели приезда. Пока Леонов с важным видом предъявлял свои бумаги, я осмотрел блокпост. В качестве основного оружия в нем был установлен старый-престарый «Максим», переживший, наверно, не одну войну. На кожухе пулемета виднелось немало пробоин, свидетельствовавших о его славном боевом прошлом, но все они были тщательно заделаны. Все говорило о том, что за оружием тщательно следят. Рядом были аккуратно разложены инструменты, ящики с патронами, машинка для набивки лент, канистра с глицерином. Правда, колеса отсутствовали напрочь, но зимой можно обойтись и без них, все равно пулемет перевозили на санках.

– А боеприпасов у вас хватает, – заметил я Кабанову, когда мы снова тронулись в путь.

– Нашей бригаде с самого начала повезло. Еще когда ее формировали, местные колхозники нашли замаскированный склад боеприпасов и перевезли его в наш лагерь. Всего там было триста пятьдесят тысяч патронов и много снарядов. Но как только мы стали вести активные бои, то, конечно, потребности в боеприпасах выросли. Вот недавно, когда немцы пытались начать на нас наступление, Северо-Западный фронт переслал нам полмиллиона патронов, так их за три дня потратили.

* * *

В Вязовку наш отряд успел добраться до темноты. Хотя мы уже находились в самом центре края, но партизан здесь было немного, да и те, видимо, готовились к выступлению, так как укладывали на сани боеприпасы и пулеметы. К нашему удивлению, кроме стрелкового оружия у партизан оказалась самая настоящая пушка. Заметив свою любимую «сорокапятку», я не выдержал и подбежал к ней, забыв, что людей в немецкой форме тут не любят. Но красный флаг на «ганомаге» и сопровождение партизан не оставляли сомнений в нашей принадлежности.