С сожалением ввиду обстоятельств, в которых мы встречаемся, я принимаю шпагу Вашего Величества и прошу наделить одного из Ваших офицеров в полной мере Вашими полномочиями для заявления о капитуляции армии, столь бесстрашно сражавшейся во исполнение Ваших приказов. Со своей стороны я назначил для этих целей генерала Мольтке».

После отъезда Рея вниз по холму в Седан в главной ставке занялись поиском ночлега. Грандиозность победы ошеломила всех: они едва верили, что подобное действительно имело место, тем более не могли понять, что это означало для Германии и для Европы в целом, как и того, что баланс сил фундаментально изменился. Даже отметить победу и то представлялось неуместным, этот момент куда больше подходил для того, чтобы возблагодарить Господа. Стемнело, и со стороны бивачных костров германских войск доносился один и тот же речитатив: «Так возблагодарим же Господа нашего…» Лишь только слова и музыка старого лютеранского хорала как нельзя лучше подходили победе, как эта.

Вимпфен, как и его коллеги, яростно протестовал против переговоров относительно капитуляции его армии, но не мог ничего поделать. Дюкро безжалостно заявил ему: «Принимая командование, вы рассчитывали на славу и почет… И отказаться теперь вы не вправе». И в тот же вечер в сопровождении генерала де Кастельно из ставки императора, наделенного статусом личного представителя императора, он отправился в дом в Доншери, избранный для встречи полномочных представителей, где его ожидали Бисмарк и Мольтке. Задача предстояла весьма неблагодарная – иметь дело с гением в политике (Бисмарком) и с гением в военном деле (Мольтке), но Вимпфен старался изо всех сил. Требованию пруссаков о пленении всех французских войск Вимпфен противопоставил «благородную капитуляцию»: армия при полном вооружении маршем отправится прочь с поля боя, дав обязательство ни при каких условиях не направлять оружие против Пруссии и ее союзников на период войны. Но подобное цивилизованное условие, куда более приемлемое, если бы речь шла, скажем, о гарнизоне осажденной крепости, едва ли было уместным применительно к национальной армии. Бисмарк подчеркнул, что именно в интересах Пруссии завершить эту войну как можно скорее, и самый удобный способ состоял в том, чтобы полностью лишить Францию ее армии, и когда Вимпфен перешел к угрозам оборонять Седан до последнего солдата, вмешался Мольтке, указав, что французская армия, сократившаяся до 80 000 солдат, с запасом провианта лишь на 48 часов и с весьма небольшим запасом боеприпасов, не сможет продолжать сражаться против армии численностью в 250 000 солдат, вооруженных 500 орудиями.

Тогда Вимпфен попытался подойти по-другому, причем этот подход касался самой сути проблемы и долгосрочных отношений между Францией и Германией и самой природы французского государства. Великодушие, аргументировал он, было бы единственно возможным основанием для прочного мира. Драконовские же методы пробудили бы все недобрые инстинкты, дремавшие в условиях прогресса цивилизации, которые положат начало Франко-прусской войне, которой не будет конца. Ответ Бисмарка на это разумное умозаключение весьма любопытен. Франция, доказывал он, – это не Австрия образца 1866 года – стабильная держава, война с которой могла вестись на основе доктрин XVIII века. Политическая нестабильность Франции подрывала стабильность Европы в течение последних 80 лет, ее военные устремления тревожат Германию вот уже два века. Когда Мольтке подвел итог состоянию французской армии, Бисмарк к сведению Вимпфена подверг анализу проблему французской нации – а на самом деле всех тех стран, где демократия достигла логического предела. «Не стоит в целом полагаться на признательность, – сказал Бисмарк, – особенно на людскую». Если бы Франция располагала солидными институтами власти, если бы французы, как пруссаки, питали бы почтение к этим институтам власти, если бы у нее был монарх, прочно сидящий на троне, то «мы могли бы попытаться положиться на признательность императора и его сына и установить цену за эту признательность». Но правительства во Франции меняются с калейдоскопической быстротой. «Ни на что нельзя полагаться в вашей стране». Более того – и теперь в аргументации Бисмарка грозили возобладать уже чисто атавистические эмоции – французы, как нация, «вспыльчивы, завистливы, ревнивы и снедаемы гордыней сверх всякой меры. Вы считаете, что победа – собственность, право на которую вы одни имеете, что у вас монополия на военную славу». Немцы были мирными, лишенными агрессивных устремлений людьми, но за минувшие 200 лет французы много раз объявляли им войну. Это слишком. Теперь этому положен конец, немцам тоже необходима безопасность – бруствер между ними и Францией. «У нас должны быть территория, крепости и границы, которые защитят нас от неприятельской агрессии».

В ответ Вимпфен заявил, что подобное представление о французах – явный анахронизм. Это возможно и верно применительно к Франции времен Людовика XIV и Наполеона I, но никак не для Франции Луи-Филиппа и Наполеона III. Ныне французы – страна не военных, а буржуа. «Благодаря процветанию империи все умы повернулись к финансам, предпринимательству, искусствам, все стремятся к растущему финансовому благополучию и удовольствиям и куда чаще думают скорее о личных интересах, чем о воинской славе». Однако на Бисмарка эти словоизлияния Вимпфена впечатления не произвели: минувшие шесть недель, возразил он, явно противоречат аргументам Вимпфена. Восторг, с которым печать и население Парижа восприняли объявление войны Граммоном, доказывает, что Франция не изменилась и что именно это население и этих представителей прессы Бисмарк полон решимости наказать. Поэтому германские войска пойдут на Париж. Тем самым он поставил точку в аргументации о том, что «в ходе сражения нам противостояли лучшие солдаты и офицеры французской армии, и добровольно освободить их, идя на риск, что они в один прекрасный день снова нападут на нас, было бы безумием».

Теперь уже впервые за все время обсуждения подал голос генерал де Кастельно. Император, сказал он, капитулировал только в надежде на то, что сердце короля будет тронуто и он великодушно дарует армии условия, которые она заслужила своим бесстрашием. Де Кастельно затронул весьма важную тему, и тут Бисмарк набросился на него. Шпага, отданная императором, спросил он, принадлежала лишь ему или же всей Франции? Поскольку если она принадлежала Франции, то в таком случае все выглядит по-другому, капитулировала не только французская армия, но и французское государство. В воздухе внезапно повисла напряженность, и когда Кастельно ответил, что капитуляция императора была шагом чисто личным, тут же вмешался Мольтке и объявил выдвинутые им условия окончательными и изменениям не подлежащими. Момент был тут же упущен, но задним числом можно заметить, что произошел первый обмен ударами в поединке между Мольтке и Бисмарком, который по значимости и мощи вполне мог соперничать даже с самой войной.

Обсуждать было больше нечего. Вимпфен предпринял еще одну, последнюю, попытку блефа, но когда Мольтке показал ему на карте кольцо батарей, окруживших обреченную армию, он тут же умолк перед неопровержимостью представленных фактов. Вимпфен попросил время для консультаций со своими коллегами, и перемирие было продлено до 9 часов следующего дня. После этого Вимпфен и Кастельно отправились восвояси в Седан.

Наполеон III в последней попытке уберечь армию от последствий ее же неспособности выполнить поставленную задачу решил обратиться к королю Пруссии непосредственно и лично и ранним утром 2 сентября поехал в Доншери. Встретивший его Бисмарк с непроницаемым лицом выслушал его просьбу и вежливо свел на нет все попытки Наполеона III обойти его. Сославшись на то, что король, дескать, сейчас находится слишком далеко, он сам пригласил императора войти в дом и выяснил его намерения. Убедившись, что Наполеон III считает себя военнопленным и не имеет полномочий на ведение политических переговоров, Бисмарк потерял к нему интерес. Когда появился Мольтке, император предложил вариант с передачей всей французской армии Бельгии, но Мольтке продемонстрировал стальную несгибаемость. Наполеону III стало ясно, что надежд на личную встречу с королем Вильгельмом I нет никаких до тех пор, пока не будет подписан акт о капитуляции.