Но, как бы то ни было, позиция немцев не была столь категоричной, как это могло показаться. Трудно было предположить, что их победа, пусть и бесспорно убедительная, увенчается скорым и во всех отношениях благим для победителей заключением мира. Чем пристальнее Мольтке и Бисмарк вглядывались в уготовленные им этой победой трудности, тем более нелегкой она им казалась.

Во-первых, военные действия пока что были далеки от завершения. Полчаса спустя после подписания капитуляции в Седане 2 сентября Мольтке издал приказы о наступлении на Париж. У Бисмарка имелись сомнения относительно мудрости этого шага. «Мое желание, – признавался он в письме сыну, – это дать им возможность вариться в собственном соку, а нам самим закрепиться как следует в завоеванных областях и уж потом двигаться дальше. Если мы продвинемся слишком быстро, они просто не успеют передраться друг с другом». И все же Бисмарк не стал настаивать, как это было при весьма схожих обстоятельствах после сражения при Садове, когда он отверг аналогичное предложение Мольтке немедленно двинуться на Вену. Возможно, стремление «наказать» парижан, о котором он открыто заявил Вимпфену, возобладало над осмотрительностью и заставило его мыслить категориями солдата, а не политика, – мол, лишь скорое овладение Парижем с корнем вырвет все возможности будущего отпора. Каковы бы ни были причины этого, Бисмарк не стал открыто возражать против намерений Мольтке, когда 7 сентября началось наступление немцев на Париж.

Само упомянутое наступление вряд ли было сопряжено с серьезными проблемами. Германские армии, рассредоточившиеся по территории Франции, в основном кормились реквизициями, которым униженные местные власти и не пытались положить конец. Попытки воспротивиться были не согласованы и пользы от них не было никакой. Все попытки создания опорных пунктов и всякого рода заслонов на пути захватчиков отличались поспешностью, непродуманностью и просто элементарным неумением, так что они вряд ли могли серьезно повлиять на продвижение немцев. В отдельных населенных пунктах были случаи, когда их трезвомыслящие жители вмешивались, не позволяя местным властям разрушить местную инфраструктуру, что было запланировано. К 15 сентября главная ставка короля перебралась в Шато-Тьерри, и там Мольтке издал приказы на осаду Парижа. Маасская армия должна была занять правый берег Марны и Сены, 3-я армия – левый берег, а кавалерийским частям и соединениям предстояло замкнуть кольцо за городом. Об атаках укрепленных районов и фортов вопрос не стоял: Мольтке запланировал осаду en regie и со 150 000 солдат в своем распоряжении, составлявшими две армии, считал операцию вполне осуществимой. 20 сентября две его армии беспрепятственно соединились в городе Сен-Жермен-ан-Ле, и, таким образом, Париж был отрезан от внешнего мира.

Именно здесь и начались трудности. Эти силы должны были бы оставаться на позициях либо до развертывания достаточного количества осадных орудий, либо пока голод не вынудит жителей сдать город, а потом придется организовывать снабжение столицы продуктами питания. Только две железнодорожные линии связывали напрямую Германию с Парижем. Одна, расположенная дальше всего на севере и идущая через Реймс, Седан и Мец, оставалась блокирована многими крепостями – Суасоном, Мезьером, Монмеди, Тьонвилем, Мецем, – которые предстояло либо обойти, либо сократить. Другая, идущая через Шалон-сюр-Марн,

Бар-ле-Дюк, Нанси и Люневиль, до 23 сентября была отрезана крепостью Туль. Не только перечисленные крепости, но и уничтоженные мосты и разрушенные тоннели значительно усложняли работы по восстановлению этих дорог и других вспомогательных линий даже для весьма опытного железнодорожного корпуса, предусмотрительно сформированного Мольтке, и их охрана против диверсантов была и оставалась головной болью. Кроме того, и справа и слева от линий коммуникаций оставалось множество вполне боеспособных французских крепостей – Перон, Ла-Фер и Лилль и другие, севернее и западнее – Лангр, Бельфор и Страсбург на юге и востоке. До тех пор, пока они не были нейтрализованы или уничтожены, перечисленные объекты служили для организации рейдов противника и прикрытием для формирования новых армий. Наконец, Мольтке убедился, что правительство национальной обороны уже приступило к формированию еще одной армии за Луарой. Военные ресурсы Пруссии и ее союзников были значительными – войска в Северной Германии, сосредоточенные там на случай необходимости отражения высадки французов, были собраны в 13-й корпус под командованием великого герцога Мекленбург-Шверинского и направлены на оборону линий связи. Существовал и всегда готовый выступить ландвер, однако ни гражданские власти, ни военное командование не приветствовали подобную продолжительную и чреватую всякого рода неожиданностями перспективу, отчего эйфория от победы под Седаном вскоре улетучилась.

Политические проблемы озадачивали еще сильнее, чем военные. Во-первых, с кем заключать мир? Бисмарк, естественно, сомневался в способности правительства национальной обороны проводить переговоры от имени всей Франции. Наполеон 111 находился в плену, императрица – в изгнании, но никакого формального сложения ими с себя полномочий не последовало. Единственная значительная группа войск, остававшаяся во Франции, Рейнская армия, была все еще связана присягой императору. Как сам Бисмарк выразил в своем заявлении, которое было тут же опубликовано в печати Реймса 1 сентября:

«Прусское правительство могло иметь дело с императором Наполеоном III, правительство которого – единственное признанное до настоящего времени или с назначенным им регентом, также оно готово сесть за стол переговоров и с маршалом Базеном, наделенным императором соответствующими полномочиями. Но правительство Пруссии не может вести переговоры с властью, которая до сих пор представлена лишь частью левого крыла бывшего Законодательного собрания».

Когда Бисмарк узнал, что Жюль Фавр желает встретиться с ним, канцлер не стал форсировать события, хотя само-аккредитованный посланник императора Эдуар Ренье, чьи полномочия ограничивались картиной сражения при Гастингсе 1066 года, подписанной кронпринцем, без труда получал доступ к канцлеру. Лишь с большой неохотой и далеко не сразу Бисмарк смирился с тем, что Вторая империя безвозвратно канула в прошлое.

Приключения Ренье мы в свое время рассмотрим. Фавр получил доступ к канцлеру благодаря связям в британском посольстве 18 сентября, когда главная ставка короля обосновалась в огромном дворце Ротшильдов (Шато-де-Ферьер) в Ферьере, он отправился туда из Парижа без ведома своих коллег, которые были менее, чем он, склонны считать, что, поскольку война вспыхнула исключительно из-за амбиций свергнутого режима, пруссаков могли бы убедить подлинные представители французского народа, обратившиеся к ним с просьбой о заключении справедливого и прочного мира без аннексий. Фавр надеялся по крайней мере обеспечить перемирие, чтобы, собрав на заседание Национальное собрание, можно было бы избрать законное и располагающее всеми необходимыми полномочиями правительство, но даже этой его скромной надежде не суждено было сбыться. К своему огорчению и удивлению, Фавр убедился, что Бисмарк расценивает его не как представителя временно пребывавшего в безвластии государства, а как представителя страны, неоднократно выступавшей в роли агрессора, которой поэтому никак нельзя было доверять. Бисмарк был вполне готов признать миролюбивые заявления Фавра подлинными, но он не считал их волеизъявлением всех французов. Поэтому Пруссия, объявил он, не примет мира, который не будет гарантировать неприкосновенность ее границ и отказ от очередной агрессии, продиктованной чувством мести, планы которой будут вынашивать французы. И Германии должен принадлежать Страсбург – «ключ к нашему дому», – провинция Эльзас и часть провинции Лотарингия, включая Мец и Шато-Сален.