Да. Она выбирала любовь, которую обрекала на гибель ради магии.

Эллиот мягко усмехнулся, укрепил объятия. Разнеженная теплом и светом подмигивающих гирлянд, Ынбёль задремала.

Она интуитивно подстраивалась под чужое дыхание, пытаясь поймать волшебный баланс.

Как же она устала. Вставать спозаранку, бежать сюда, словно венозная кровь по руке, соревноваться с шатким мироощущением, нестись наперегонки с краснеющей луной — как в детстве, но страшнее. Избегать ведьм, улыбаться Эллиоту. Устала быть и не быть собой. Устала считать дни. Устала думать.

Устала быть ведьмой.

Устала знать, что её парень умрёт.

Она не знала, сколько проспала, но в какой-то момент её телефон завибрировал. Звук пропал так же быстро, как и возник, сменившись тихим отдалённым шёпотом Эллиота.

— Привет, милашка Пикси. — Надо будет заставить его сменить это дурацкое имя. — Она уснула. Кажется, ей нехорошо. Нет, не надо. Она останется ночевать здесь. Да. Нет, я не планировал ничего такого, за кого ты меня держишь? Это я и без тебя понял, спасибо. Не говори так, у тебя есть парень. Привет ему, кстати. Ага. Да, увидимся.

Увидимся. Знал бы Эллиот, о чём говорит.

Но долго переживать об этом не вышло. Эллиот сказал, что Ынбёль остаётся? Прямо на ночь? Они будут вместе спать? Сегодня?

— Есть хочешь? — прошелестел Эллиот. Вечно он чувствовал, когда нужно прийти на помощь. — Мама ужин приготовила.

Ынбёль кивнула, не открывая глаз. Есть и правда хотелось ужасно.

С мамой Эллиота они уже успели познакомиться, но Ынбёль боялась поднимать на неё взгляд. Чувствовала, что её раздавит виной, и вполне закономерно старалась этого избежать. Эллиот, очевидно, расценил это как скромность, а потому ужинали они в его комнате и только вдвоём.

Ынбёль нравилось это умение Эллиота создавать безопасное пространство. Ведьмам нужны были амулеты, заклинания, защитные чары и много веры. Иногда — наспех сшитая жилетка сильных эмоций; она просвечивала невидимостью и бросалась на плечи в минуты горя (такая висела на худощавой Ынбёль, пока она пряталась). Талисманы, способные сберечь и защитить, вываливались из каждого ящика в доме. А Эллиоту был нужен только он сам. Лишённый магии, он справлялся удивительно

хорошо.

— Толстовка тобой пахнет, — поделилась Ынбёль смущенно, доев суп. — Вкусно.

— Суп или толстовка? — Эллиот непринуждённо забрал у неё тарелку, сложил её в свою, отставил их к двери.

Ынбёль почти сделала замечание касательно почкования грязной посуды, но быстро поняла, что до сюда колдовские лапы их дома никак не дотянутся. До сюда не дотянется вообще никто и ничто, особенно если в это верить. А Ынбёль очень хотелось верить.

— Нам всё же нужно кое-что обсудить, — сказал Эллиот. — Про Перси и поцелуй.

— Оу, — казалось, это было в прошлой жизни. Ынбёль даже удивилась, что Эллиот ещё об этом помнит. Он совершенно не производил впечатление человека, который придаёт значение таким вещам. — Мне не понравилось.

— Это я понял. Но почему вы вообще целовались?

— Они… — Ынбёль отвела взгляд и прочистила горло, резко ставшее колючим, шерстяным. В этой комнате легко было обратиться в кота. — Лекси и Перси сказали, что ты уже наверняка умеешь, потому что ты взрослый. И мне было… Ну… Стыдно, что я не умею. Перси предложил помощь.

Последние слова аж заскрипели на зубах, настолько неправдоподобно звучали. На предложение тот акт был похож меньше всего, но едва ли Эллиота стоило посвящать в такие подробности.

— Хотела меня впечатлить?

— Хотела понравиться.

— А что не так сделал Перси?

Ынбёль со скоростью пули вытащила из-под себя плед и закуталась в него с головой. Смутилась. Она всё трепала края сине-фиолетовой ткани, — настолько мягкая и поблёскивающая, она напоминала Млечный Путь. Ынбёль решила, будто укрыта галактикой, и ей стало получше.

— Он… грубый. И у меня было чувство, что на меня напали. Это неприятно.

— А что тебе нравится в поцелуях со мной?

— Всё, — слишком быстро ответила Ынбёль.

— Такой уж я идеальный?

Ынбёль насупилась и протянула к Эллиоту всё ещё закутанные в плед руки. Тот улыбнулся и дал себя обнять.

— Боже, не дыши так грозно, — усмехнулся он.

Скрутившись на мурчащей груди, Ынбёль пробубнила:

— Я дышу так с тех пор, как испортилась моя дыхательная система, когда меня убило кровоизлияние в мозг.

— Тогда подожди, — со вздохом поддержал Эллиот, — я выключу обогреватель, чтобы полегче дышалось.

— Спасибо.

Эллиот поднялся и отошёл к розетке. Глядя ему в затылок, Ынбёль ощутила странный порыв такой нежности, какой ещё никогда не испытывала. Весь мир словно бы замкнулся на одном человеке и одном чувстве. Чувстве, которое давно барахталось внутри, щекоча и царапая. Чувстве, которое так отчаянно рвалось изнутри, просилось быть названным и понятым. Ынбёль лелеяла его все эти дни. Оберегала от злобных ведьм, что кружили над ней последние недели. Она оберегала его даже от Эллиота, боясь, что оно слишком всё изменит. Она боялась раскола на до и после. Боялась сказать слишком рано, но боялась и не успеть. Она боялась, что это чувство придаст метаморфозам ещё большую, сокрушительную силу, и их всех буквально разорвёт. Она боялась стольких вещей, что почти передумала когда-то сказать об этом вслух.

Но сейчас метаморфоз не существовало. Комната Эллиота, как и любое другое место на планете, была наполнена нитями силы. Магия трепыхалась повсюду. Она ползла по коробочкам с лапшой, путалась в DVD-дисках, лежала на пружинах матраса, но всё же Ынбёль не отпускало чувство, что здесь её не существует. Щёлкни она пальцами, нарисуй круг или даже пусти себе кровь — не случится ровным счётом ничего волшебного.

Эллиот был эпицентром всего. К нему всё стягивалось, и только он имел сейчас значение. Возможно поэтому метаморфозы и хотели его. Не может обычный человек обладать такой силой. Не должен.

Но он всё же обладал, и Ынбёль поняла это всего за несколько мгновений.

— Эллиот, я тебя очень люблю.

Сказала — и что-то внутри разорвалось. Её затопило таким теплом, что захотелось открыть окно.

А ещё лучше — сбежать на другой конец света. Хотелось спрятаться, заблудиться, потеряться. Многие слова обладали поистине страшной силой. И Ынбёль произнесла именно такие.

Эллиот замер. Затем неторопливо отключил обогреватель и наконец обернулся. Глаза его сверкнули необычайно ярко — или просто Ынбёль никогда в них так не заглядывала?

— Почему сейчас сказала? — спросил он, возвращаясь на матрас.

— Потому что так чувствую.

— Может, это температура?

— Я не могу заболеть, — усмехнулась Ынбёль. — Разве что опухшим сердцем, конечно, я на секунду совершенно о нём забыла. Так чт…

Эллиот не дал договорить, а Ынбёль и не хотелось продолжать. Она с