копошение — будто трава и камни разрывались. Она накинула капюшон, укрыв себя запахом орехов, и поплелась на звук.

Лекси с Перси сидели на корточках. Сложив руки перед собой в молитвенном жесте, они водили ладонями вперёд и назад, вверх и вниз, прислоняя их к земле и поднимая снова вверх. Шептали заклинание, вторя друг другу. Было немного похоже на детскую игру в колечко. На небольшом кусочке земли между ними прорастал подсолнух. В декабре.

— Заметят же, — кисло прокомментировала Ынбёль. — Хоть бы на задний двор вышли.

— Ынбёль! — Лекси взвизгнула, подскакивая. Перси дёрнулся и навернулся набок. Подсолнух скукожился. — Я всё знаю, но мне всё очень интересно!

Сейчас Ынбёль не ощущала привычной тяжёлой злости. На самом деле ей тоже хотелось поделиться хоть чем-нибудь из событий вечера, но…

— Меня стошнило, он дал мне щётку и свою толстовку.

— Вот это романтика, — вяло фыркнул Перси.

— Вот это романтика! — счастливо хлопнула в ладоши Лекси, допытываясь: — А потом?

— Да отстань ты от неё, — мягко сказал Перси. — По лицу же видно.

Ынбёль покраснела, демонстративно закатила глаза и убежала в дом. Обсуждать это с ними она теперь точно не хотела.

На кухне сидел очень невесёлый Крис. Полумёртвый, делающий десять вдохов в минуту. Сильно пахло кофе. Ынбёль не испытывала никакой жалости, но и мучить человека с мигренью ей тоже не хотелось, поэтому к холодильнику она пробралась очень тихо.

— Я больше не слышу Эйприл. Ни тени, ни намёка на её существование, — сказал Верховный. — Ты сдалась духу?

— Я — всё ещё я.

— Ненадолго, — покачал головой Крис и, зажмурившись, залпом допил кофе. На дне остались золотистые травы. Любопытное сочетание. — Не знаю только, хорошо это или плохо.

И он, покачиваясь, удалился.

Ынбёль нашла сухари, остатки мяса и жёлтую зелень, расколотила себе место для готовки, выбросив со стола неострую часть вещей. На кухне был прямо-таки апокалипсический беспорядок. Ынбёль обнаружила медальоны, из которых произрастали опасные эксперименты. Выкинула в раковину плошку спичек. Услышала тиканье. Заглянула под стол и ужаснулась: на половицах валялись десятки часов. Часы-радио, часы-будильники, обычные, надкусанные, детские, дорогие или выкопанные из могил. Сваленные в кучу предвестницы смерти. Ынбёль вцепилась в скатерть и потянула её вниз, чтобы она доставала до пола. Время. Как мало времени.

Все стрелки безостановочно крутились.

* * *

Все стрелки встали на часах.

Ведьмино небо. Чëрное небо. Как сгоревший пирог без масла и волшебства. Ынбёль свернулась под ним разрушенным клубком — она лежала на траве, распадалась на льняные нитки и никак не могла собраться. Сухой клевер утыкался в щёку, целуя. Было тихо. Остатки подсолнуха сладко гнили. Луна восходила.

Перед глазами блеснули чьи-то ботинки. По трупно-белым щиколоткам стало ясно, что это Перси. Надо же, всё-таки решился внести свою рану в скопище переломов Ынбёль.

— Спишь? Это не кровать, — он вздохнул, через силу передавая слова Лекси: — И даже не цветы.

И эта полночь не для сна. Она превосходно знала.

— Уйди, а, — попросила Ынбёль, переворачиваясь на другой бок. Теперь щёку клевал маленький камень. — И так тошно.

Перси сел рядом. На его шее болталась верёвка с оленьими зубами.

— Знаешь, — невероятно медленно протянул он, — до встречи с Лекси я заботился лишь об одном… существе, — Перси нелепо вздохнул и тоже завалился на траву, заламывая руки за голову. Жар мгновенно впитался в землю. Позвонки разогрелись. — В общем, у меня была белочка. Абсолютно дикая. Не хотела сидеть в клетке. Когда она выбиралась, то грызла обои за шкафом. В итоге наелась ими и откинулась.

— Если ты сейчас захочешь сравнить меня с белочкой, — перебила Ынбёль, — то хорошенько подумай, что в моём случае будет клеткой.

Перси даже не посмотрел на неё. Покачивая ногой, он поджигал мимо пролетающих жуков, чтобы осветить тьму. Уточнил:

— Ковен — не совсем клетка.

— Но я не могу уйти.

— Можешь. И это будет то же самое, что поедание обоев — глупость. Это приведёт к смерти. Послушай, ты прожила не больше года. Ты стала ведьмой. Ведьмой, Ынбёль. Ты хочешь променять свою жизнь на жизнь этого Эллиота?

Ынбёль приподнялась на локтях. С худющих запястий съехали щебечущие амулеты, лицо стало — или было? — обескровленным. Голос оказался до чудесного спокойным:

— Убей Лекси.

Ожидание катастрофы усилилось. Перси спешно закрыл глаза, а Ынбёль, неотрывно наблюдающая за его реакцией, победоносно выплюнула:

— Ты побледнел за три секунды только от мысли о мёртвой Лекси, хотя прекрасно знаешь, что её нельзя убивать. Ты бы и не убил никогда. Ты всегда выберешь её, а не ковен.

Ынбёль снова улеглась на траве, разглядывая небо не оком ведьмы, а взглядом человека — той девочки, которая осталась мертвецом на собственном пороге. Стало полегче. Перси, явно уставший от затянувшегося напряжения, перебирал оленьи зубы.

— С такими разговорами надо было отправлять Лекси, — сказала Ынбёль. — Ей я бы поверила, потому что она выберет ковен. Не тебя.

Кровь начала закипать и царапаться. Из носа вот-вот должно было брызнуть; температура поднялась настолько резко, что Ынбёль уверовала: чёрное небо всё же упало. Магия кричала в воздухе. Горела, визжала, вопила. Огонь втирался в кожу. Больно не было. Сейчас — не было.

Зрение вернулось через несколько мгновений, а в лёгких перестало пылать. Перси, какой-то беззащитный, погасший и забравший выпущеную силу, не дышал. Он смиренно произнёс:

— Я знаю, что Лекси выберет ковен. Ты не можешь постоянно давить на меня этим.

— Могу и буду.

— Не надо. Пожалуйста.

— Тогда не заговаривай со мной об Эллиоте.

Ынбёль и Перси замолчали. Они смотрели на черноту, стекающую по горизонту, разгадывали её значение и думали о разном — и об одном. Любовь. Только она.

— Ты выросла, — наконец признал Перси. — И ты дикая. Для тебя ковен никогда не будет безопасностью. Только клеткой.

Он вдруг вздохнул, и в этом вздохе приютилось совсем крошечное, хорошо укрытое счастье:

— Надо же. Снег.

А Ынбёль похолодела.

Когда она умерла, то снег тоже пошёл.

Символы, знаки и руны были разбросаны всегда и всюду: снег, который не падал столько месяцев, съезжающие буквы в ритуальной книге, молчащие часы. И всё — шагало. Самая большая предсказательница зависла наверху. На чёрном небе. Ведьмином. Она, кажется, гудела. Красная луна подозрительно сильно напоминала кровоизлияние в небесный мозг, от которого когда-то умерла Ынбёль. Становилось жутко: в каком смысле это было предрешено заранее. Заранее — и красиво.

Глаза ведьм были натыканы повсюду. Это бесило.

Некто прятался за кустом. По концу длинной украшенной шляпы стало ясно, кто это был. Эр-Джей притворялся деревом. Джебедайя в открытую пялился на небо, свесившись из окна,