Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я медленно отвечаю.
— Если в тот первый раз и видела нападающего, то я этого не помню.
Он наклоняется вперед.
— Это может быть один и тот же человек?
— Я… я не исключаю такой возможности, сэр. На меня напали в переулке и душили. Этот человек пытался сделать то же самое, но с помощью веревки. Если это был тот же убийца, он мог понять, что это более эффективно, чем душить руками.
Он откидывается на сиденье и погружается в свои мысли. Проходит не менее двух минут, прежде чем он резко спрашивает:
— Опиши последнего нападавшего.
— Он был одет полностью в черное, включая какую-то маску.
— Как театральная маска?
Я качаю головой.
— Это была черная ткань прорезями для глаз и, предположительно, для рта, хотя было слишком темно, чтобы я могла это разобрать. Из-за темноты я не смогла разглядеть цвет его глаз. На нем была черная маска, пальто, похожее на плащ, черная рубашка и брюки. Мужчина. Рост от пяти футов восьми до пяти футов девяти дюймов. Одиннадцать или двенадцать фунтов.
— Это довольно точно.
Проклятье. Меньше полицейского, больше домработницы.
Я делаю глубокий вдох, прежде чем продолжить:
— Я уверена, что это тот человек, которого вы ищете. Убийца-ворон.
Я ожидаю, что он начнет спорить или обвинять в обмане, но не собираюсь сдаваться. Я скорее нанесу ущерб своим отношениям с Греем нежели поврежу расследованию.
Но он не обвиняет меня, только что-то ворчит себе под нос. Затем говорит Саймону остановить карету у обочины, и мы выходим.
Я оглядываюсь вокруг. Это оживленная улица, замок возвышается над скалистым холмом позади нас. Слева от себя я вижу вывеску, которая заставляет меня остановится, потому что вижу на ней свою собственную фамилию. Это вывеска Джеймса Аткинсона, столяра, рекламирующего свои услуги по изготовлению столярных изделий. Это грубое каменное здание кажется полуразрушенным, но с новой крышей. Рекламные листовки покрывают одну часть стены.
Я все еще разглядываю окрестности, когда понимаю, что потеряла своего хозяина. Он быстро идет по узкой дороге, и я бросаюсь к нему. Как только догоняю его, он говорит, словно не заметив моего исчезновения.
— Опиши перо.
— Какое…?
— Павлинье перо, — нетерпеливо уточняет он.
— Точно. Оно выглядела как…, - я замолкаю, прежде чем сказать, что оно выглядело как павлинье перо. — Оно было коротко обрезано. Чтобы поместилось в пиджак, я полагаю. Меньше фута длиной. В основном это был глаз, и он было немного потрепанным. Но цвета были очень яркие.
— Опиши.
— Цвета? — я вспоминаю образ. — Зеленый и синий с оранжевым глазом. Это выглядело лишком красочно. Неестественно.
— Павлиньи перья обычно такие и есть.
— Да, но это необычно. Возможно, оно было окрашено.
— Как ты его обнаружила?
Грей сворачивает за угол, прежде чем я успеваю ответить, и мне приходится почти бежать, чтобы догнать его.
— Перо выпало, когда мы боролись, — отвечаю я. — Мне не удалось, как следует рассмотреть человека, он старался оставаться в темноте. Люди, которые появились даже не заметили, что на нем была маска. А может потому, что их внимание было приковано ко мне. Потом он наклонился, и я подумала, что он подбирает мой нож, поэтому я крикнула предупреждение. Но, как оказалось, один из моих так называемых спасателей поднял мой нож, а нападавший просто ушел и забрал перо с собой.
Грей хмыкает.
Я делаю глубокий вдох перед признанием.
— Там также был листок бумаги с моим именем.
Он останавливается так резко, что я едва успеваю устоять на ногах.
— Я решила не упоминать об этом, потому что вы, очевидно, не поверили мне про историю о пере.
Затем я рассказываю ему, как меня заманили в ловушку, и как увидела свое имя на клочке бумаги, предположительно, чтобы дезориентировать меня перед нападением.
— Считаю, что я стала мишенью, потому что я ваша горничная, возможно, даже как ваша временная помощница. Если убийца следит за ходом расследования, он мог также знать, что я помогала детективу МакКриди с допросом приятелей Эванса. Однако это не похоже на первое убийство, поэтому не знаю, что предположить, — я делаю паузу, — если только он не планировал пытать меня, чтобы получить информацию о расследовании. Задушить меня до потери сознания, отвезти куда-нибудь, а потом пытать.
Грей только резко кивает. И продолжает идти.
Мы снова поворачиваем за угол. Это более тихий район, жилой, со зданиями, которые в свое время были городскими домами высшего и среднего класса, но превратились в переполненные доходные дома после того, как богатые жители перебрались за старую средневековую стену в Новый город.
Впереди слышатся голоса. Звучит свисток. Кто-то кричит, и мужской голос рявкает команду. Прежде чем я успеваю спросить, куда мы опять идем, мы сворачиваем за еще один угол этого лабиринта улиц, и я вижу толпу впереди. Узкая дорога перекрыта, констебль свистком указывает телегам повернуть назад. Это напрасное усилие. Толпа такая плотная, что ни одна телега не может проехать, и констебль остается спорить с возчиками, которые не собираются возвращаться; они хотят видеть, что происходит, тем самым только усиливая общую суматоху.
Грей шагает вперед. Он тянется назад, чтобы взять мой локоть, и, кажется, удивлен, что я иду рядом с ним, распихивая людей, чтобы пройти. Но он все-таки хватает меня за локоть, чтобы нас не разлучила толпа, состоящая, из как минимум двадцати человек, находящихся перед нами. О, есть и несколько женщин, но большинство из них стоит позади, мужчины забывают о своем рыцарстве, когда их одолевает любопытство.
Вскоре я радуюсь хватке Грея. Он достаточно высок, чтобы быть на голову выше толпы людей и он не стесняется использовать свои габариты, чтобы пройти. Он ведет себя как человек своего класса, ожидая, что его будут слушаться. Это действует гораздо лучше, чем мои тычки, толчки и удары локтями, и вскоре мы пробираемся, оставляя за собой шлейф бранных слов в наш адрес. Когда мы выходим из толпы вперед, констебль пытается нас остановить.
— Он со мной, — крикнул кто-то.
Я узнаю голос МакКриди, хотя по-прежнему не могу его разглядеть. На самом деле мы в своеобразном круге, который огражден полицейскими, и в нем только представители полиции и несколько людей, которые, кажется, только что прорвались за черту. Из-за класса или статуса этих нарушителей констебли не осмеливаются их выдворить.
Боже правый,