– И папа может предъявить это распоряжение кортесам? Прежде чем Филипп…

Внезапно все мое самообладание оставило меня, и мне не хватило сил произнести вслух страшные слова.

– Может, – кивнул Лопес. – Пока он просто убедил кортесы, что у вас временное недомогание, вызванное горем от потери ее величества. В свою очередь, они согласились признать его регентом, пока не станет точно известно об истинном состоянии вашего здоровья. Потому я и здесь. Официально я привез вам вызов от кортесов и короля, но мне также приказано как можно быстрее препроводить вас в Испанию. – Я замерла, и он продолжил, словно почувствовав мой страх: – Что было, то было, принцесса. Ее величество полагала, что вы способны стать королевой, и я никогда не стал бы оспаривать ее мудрость. Но ваш муж – совсем другое дело. Боюсь, в его лице вы получили смертельного врага.

– Знаю, – прошептала я.

Он снова оглянулся на дверь:

– Ее величество гарантировала, что эрцгерцог никогда не займет законным образом испанский трон, который может перейти к сыновьям лишь после вашего добровольного отречения. Но перед нами множество препятствий, и главное из них – как доставить вас в Испанию. Мне нужно идти, пока дон Мануэль не начал что-то подозревать. Но, с вашего позволения, я вернусь завтра, и мы обсудим наш план. Не бойтесь – план у меня есть.

Казалось, будто мы с ним никогда не ссорились. Лопес был готов защищать меня до последнего вздоха, как и подобает преданному слуге, даже если бы я действительно сошла с ума, – ибо так приказала Изабелла Кастильская. Мать продолжала править даже из могилы.

– Приходите завтра, сеньор. – Я встала. – Воистину я в долгу перед вами.

– Вы ничего мне не должны, принцесса. – Лопес поклонился. – Спасибо, что позволяете служить вам.

Едва он удалился, вошла Беатрис:

– Дон Мануэль ушел. Пробормотал что-то, мол, от старика-секретаря и сумасшедшей бабы особого вреда не будет. Как же я его ненавижу! – Она замерла. – Ваше высочество, что с вами? Вы побледнели словно призрак.

– Пока я жива, – я повернулась к ней, – Кастилии ему не видать.

В эти слова я вложила всю свою душу.

Лопес пришел на следующий день, как и обещал. Я провела ночь без сна, боясь, что дон Мануэль может посадить его под замок, но, похоже, посол действительно решил, что мы с Лопесом не представляем опасности.

Беатрис сделала мне прическу и наложила косметику, скрыв тени под глазами и добавив румянца на щеках. Вместо траура я надела скромное голубое платье, что оказалось весьма мудрым решением: лицо Лопеса прояснилось, едва он вошел в комнату.

– Беатрис, встань за дверью, – велела я, после чего повернулась к нему. – Я готова сделать все, что потребуется. Учитывая обстоятельства, считаю разумным подтвердить регентство отца, прежде чем сумею добраться до Испании.

– Лучшего даже я не смог бы предложить. – Лопес увлек меня к столу, понизив голос. – Нужно вести себя осторожнее. Дон Мануэль что-то подозревает. Он час с лишним расспрашивал меня, каково истинное значение перстня ее величества и как долго я намерен здесь пробыть. Я ответил, что перстень – всего лишь символ и что я приду к вам сегодня, чтобы попрощаться. Нам нужно спешить.

Взяв перо, чернильницу и чистый лист пергамента, мы составили мой официальный ответ на вызов кортесов, подтвердив мою приверженность трону и дав отцу право исполнять роль губернатора, пока я не смогу приехать, защищая ее, если потребуется, силой оружия. «Ни при каких обстоятельствах Филипп Фламандский не вправе объявлять себя кем-либо иным, кроме принца-консорта, – написал Лопес, – и никто из грандов, высших прелатов или иных официальных лиц на службе короны не вправе наделять его подобными привилегиями, если только ее величество, к ее крайнему неудовольствию, не даст своего согласия».

Затем я подписала письмо: «Я, королева Хуана».

– Как только король Фернандо предъявит это кортесам, – сказал Лопес, – всем заявлениям дона Мануэля и вашего мужа, будто вы сошли с ума, придет конец. Им не останется ничего другого, кроме как привезти вас в Испанию. А как только вы там окажетесь, мы сделаем все возможное, чтобы вас защитить.

Я посмотрела на бумагу. Лопес ждал с песочницей, чтобы посыпать исписанный лист.

– Все возможное, – повторила я, чувствуя, как меня пробирает дрожь. – Думаете, до этого дойдет?

– Молю Бога, чтобы не дошло. И все же будьте готовы ко всему, ваше высочество. Похоже, его высочество ваш муж полон решимости отобрать у вас то, что вы не намерены ему отдавать.

– Да, – кивнула я.

Лопес посыпал письмо песком, сдул его, расплавил на пламени свечи воск и капнул на сложенный край.

– Печать, ваше высочество. Только с печатью письмо станет официальным.

Вздрогнув, я приложила к воску перстень, оставив слабый отпечаток. Когда он затвердел, я поняла, что это первый мой официальный акт в роли наследницы матери.

А также объявление войны собственному мужу.

Лопес спрятал документ в своей сумке, где лежали письма с соболезнованиями, которые я написала маркизе де Мойя и другим женщинам из окружения матери, надеясь, что пачка запечатанных писем отвлечет даже самого старательного шпиона.

Поклонившись, Лопес коснулся губами моей руки. Несмотря на старость и хрупкость сложения, в глазах его светился деятельный ум, благодаря которому он вошел в число доверенных лиц моей матери.

– Я поеду прямо в Антверпен и сяду на первый же корабль до Испании. Самое позднее через месяц письмо будет у вашего отца. Он предъявит его кортесам, и вашей собственноручной подписи вместе с моим свидетельством вполне хватит, чтобы понять: слухи о вашей неспособности править ни на чем не основаны. Вас призовут в Кастилию, и там свершится ваш триумф.

– С Богом, – прошептала я, обнимая его. – Буду ждать.

* * *

Я сидела с фрейлинами, мадам де Гальвен и дочерями Элеонорой и Изабеллой.

Нервы мои были натянуты до предела. Я расхаживала по комнате бессонными ночами, ненавидя бесконечно ползущие часы и вынужденную мнимую покорность. Я знала, что должна вести себя так, будто смирилась с судьбой, и не давать дону Мануэлю поводов для подозрений. Его следовало застичь врасплох, не оставив ему и Филиппу иного выбора, кроме как отвезти меня домой. Я не обманывала себя, зная, что впереди нелегкий путь, но, по крайней мере, в Испании я могла рассчитывать на поддержку отца и тех вельмож, кто продолжал почитать мать. И все же я жила в постоянном страхе, что скоро мне не удастся скрывать беременность. О ней я рассказала только Беатрис, зная, что по этой причине может задержаться отъезд. Нужно было отправляться в Испанию, пока не стал виден мой живот. Я также понимала, что детей придется оставить.

Одна только мысль об этом повергала меня в ужас. Я не знала, смогу ли увидеть их снова, но после многочасовых споров с Беатрис пришла к выводу, что не имею права подвергать их тяготам, которые могли ждать меня в Испании. Лопес намекнул, что дело может дойти до войны между Филиппом и мной, а я по собственному опыту знала, что такое война для ребенка, и не желала подобного своим детям. Я с неохотой написала Маргарите, спросив, не могут ли Карл и девочки погостить у нее весной. Золовка с радостью согласилась, поинтересовавшись, не приеду ли я вместе с ними. На наши отношения с Филиппом она предпочла закрыть глаза, хотя наверняка о них знала, и я ответила, что приеду, как только решу все свои дела. Даже если Маргарита и не могла открыто бросить вызов брату, я хотя бы была уверена, что с ней моим детям ничего не угрожает и она не позволит впутывать их в наши битвы.