– Наоборот, дражайший Семен Михайлович, наоборот. Будут ваши олигархи жить вечно. Как и хотят. И как живет ваша дочь. О чем вы, надеюсь, друг мой, не забываете.

Каверин не забывал. Все годы помнил. Верно служил.

Время попросить.

– Я бы хотел дочку увидеть… – Голос чуть охрип. – Как обычно.

– Не как обычно, – поправила Ангелина. – Обычно – раз в год. В этом году вы ее уже видели.

Знал, что откажут.

– А что? – потер руки Слонимский. – Почему нет, душа моя? Будем внимательны к просьбам близких нам людей. Ведь Семен Михайлович нам человек близкий. – Слонимский встал, посмотрел Каверину в глаза – словно углем по зрачкам полоснуло: – Почему нет, в конце концов? Привезете олигархов ваших, заодно дочку увидите. Мы же, в конце концов, люди.

Каверин кивнул.

Снег еще лежал кое-где вдоль берега: ошметками, грязными кучками, рваными белыми заплатками на темной земле, но лед давно потаял, и стылая вода – натянутое свинцовое стекло Кежа-озера – заполнила собой мониторы спецчасти рябыми, зернистыми, черно-белыми изображениями с камер у входа в ИК-1.

Старший инспектор Кольцова смотрела на растянувшуюся вдоль шестиметровой стены бывшего монастыря Обитель Смирения цепь бойцов спецназа МВД. Они высадились на остров затемно, теперь же – в девятом часу утра – белесый свет северного майского утра залил мир марлевой матовостью, которую хотелось стряхнуть, сорвать, соскрести, как пленку с детской переводной картинки, чтобы увидеть то цветное и настоящее, что за ней прячется.

Спецназ решал тактическую задачу по захвату Единички: Кольцова вчера ночью заперла территорию тюрьмы из командного поста оперчасти, оставив на вышках бесполезную вооруженную охрану, которая не могла войти в здание колонии из пустого тюремного двора. Тюрьму было не взять. Если, конечно, не бомбить с воздуха, но Довгалев заверил ее, что на это руководство ФСИН не решится: бомбовый удар мог закончиться уничтожением взятых заключенными заложников, включая районного прокурора и начколонии. За такое не наградят.

Единственная остававшаяся спецназу тактика – переговоры и осада, попытка уморить мятежную колонию голодом и тоской напряженности. Но зэка, осужденные на пожизненное заключение и проведшие годы, а часто и десятилетия, в маленьких тесных клетках-камерах, умели ждать. Ожиданием их не возьмешь.

Тюрьма была абсолютно автономна – с четырьмя армейскими генераторами и запасом горючего, со своей, поступающей из озера, водой и с провизией на месяц вперед. Дольше месяца Довгалев держаться не планировал: поживем свободно в тюрьме, а там или сдадимся – хуже не будет, или “создадим оперативную ситуацию для выхода из окружения”. Он так и писал Кольцовой: “оперативная ситуация для выхода из окружения”. Ее завораживал этот профессиональный военный жаргон, и вечерами, одна в натопленной до жара избе, она перечитывала его письма, замирая от предчувствия придуманного ею бунта, предчувствия побега из плена, который она решилась ему подарить. Анастасия Кольцова – Аня Найман из плена вырвалась, и другим наступила пора. Не век же сидеть взаперти, лучше смерть.

Захват тюрьмы прошел гладко, как Довгалев и спланировал, – во время первомайского концерта.

Кольцова вошла на Первый пост, сменив дежурившую младшего инспектора Турищеву, отправившуюся слушать арестантские песни, и выключила камеры слежения, которые дублировались на постах охраны. Тюрьма ослепла.

Обычно Первый и Контрольно-пропускной посты разделены, но в ИК-1 – из-за размера колонии – Первый и КПП были одно и то же. Здесь находились глаза тюрьмы: сюда все видеокамеры подавали изображения, сюда приходили сведения со всех датчиков и сюда приходила вся информация о “сработках”: где и какая калитка открылась. Тусклые немые мониторы Первого поста транслировали жизнь тюрьмы с видеокамер, покрывавших периметр, не оставляя мертвых зон.

Теперь же тюрьму видела только она – на Первом посту спецчасти. За кулисами перед выходом на сцену шестеро участников группы “Монастырь” открыли футляры музыкальных инструментов и достали пронесенные Кольцовой в тюрьму короткоствольные АК-74М и пистолеты “Грач” – по комплекту на каждого. С газовыми баллончиками и резиновыми дубинками, положенными охране для использования внутри тюрьмы, сопротивляться вооруженным зэка бесполезно. Охрана быстро сдалась, и – по приказу возглавившего бунт Довгалева – была разведена и заперта по камерам.

Отца Игнатия – из уважения к вере – оставили сидеть в зале, приковав к батарее наручниками. “Хозяина”, “кума” – начальника по режиму, и приехавшего на концерт районного прокурора Серова заперли вместе как самых ценных заложников, когда придет время торговаться.

Кольцова следила за происходящим из мониторной: рябоватое движение одних людей, конвоировавших других, словно ничего не поменялось. Только поменялось – кто кого теперь вел по коридорам с заломленными за спины руками.

Довгалев выбрал, чьи камеры открыть и кого из зэка выпустить, а кого оставить запертыми: Кольцова последние три месяца пересылала ему в письмах информацию из дел заключенных. Первым он освободил чеченского боевика Хубиева – тот был лишен права посещения концерта за нарушение режима – и объяснил ему ситуацию, поручив развод скованной наручниками охраны по камерам.

Оружие Хубиеву Довгалев сразу не дал.

– Валид, – сказал Довгалев, – все заложники должны остаться целы. Они наш обменный резерв. Ясно?

Хубиев молчал: то ли не был согласен, то ли не хотел разговаривать. Он Довгалева знал давно, хоть никогда и не видел: воевали друг против друга в обе чеченские.

– Валид, – сказал Довгалев, – я тебя не услышал.

– Никто не будет с нами меняться. – Хубиев пожевал губы. – На что им меняться? Отпустить не отпустят.

Довгалев подождал. Пусть выскажется. Он свое решение уже принял. Давно.

– Мы периметр с шестью автоматами не удержим, – пояснил Хубиев.

Он знал про войну, за столько лет в горах выучил. Но не знал про доступ Кольцовой в караульную часть, где хранилось оружие. Не знал он и про Кольцову: ее участие в бунте Довгалев хранил в тайне.

Довгалев не собирался посвящать Хубиева в свой тактический план обороны. И выхода из оцепления на новый стратегический рубеж.

– Братва… – Коваленко, бандит из Сызрани, весь в прыщах от больной печени. – Я по ходу не догоняю: хуйли нам их по “хатам” держать – харчить же придется. Или так бросим, без харчей? А вода? Думать надо.

– Думаю здесь я, – отрезал Довгалев. – Остальные выполняют приказы старшего по званию.

– Братва, – Коваленко разулыбался беззубым ртом, – я по ходу приказы не выполняю. Я на приказы хуй кладу. У нас же по ходу воровская вольница. Здесь тебе, сапог, не армия, а зона! Приказы здесь не катят. Братва…

Довгалев выстрелил Коваленко в живот и сразу в голову – контрольный. Хубиев вздрогнул, посмотрел на съехавшего по стене, усевшегося на цементный пол Коваленко – словно устал. Все молчали.