я сидел, а тут, смотрю, идет такая вся из себя симпатичная дамочка. Одна, оглядывается, явно чего-то боится. Я к ней, спрашиваю, чем могу помочь. Она молчит. Пьяная или что, ну чуть пьяная, но у меня сердце с правильной стороны, думай что хочешь. Ну, думаю, провожу. Спрашиваю, куда, спрашиваю, откуда, ничего. Просто идет. И я рядом с ней. А она смотрит на меня, подмигивает. Я ничего. А на ней такое цветастое платье. Вижу, ковыряется с пуговкой, открывает кусочек груди. Ноги ставит так смешно, широко, чтоб я видел внутреннюю часть бедер. Говорить дальше, говорить? Мне жена только в темноте. И тут такая. Как она губы кривила! Как сумочку держала. Спина у нее мокрая была, потная такая. Я сперва за руку. Она не реагирует, застывшая. Но завиляла попкой. Я тебе так говорю, чтоб ты понял. Ты ведь мужик же тоже. Боже, я так боялся, что вырастет из тебя такой, ну, можно еще говорить «педик»? Наверное, нет уже. Ни одна женщина на меня никогда так не действовала. И хоть как, хоть что, я должен был. Хотел сделать это мягко, с ее согласия и со своего. Обнял, поцеловал, она вроде и ответила на поцелуй, но сразу закаменела опять, но видишь, было уже немного поздно. Я мужик. И ты мужик. Я не оправдываюсь, просто говорю как есть. Женщины манят, а как заманят, так охладевают, но только тогда уже чуточку поздно. В подворотне дело было. Она меня укусила, поцарапала. Я ей на это ответил, ну что ж, мне стыдно, но сам знаешь, в некоторых ситуациях человек уже за себя не отвечает. Потом может жалеть, следить, чтоб такое не повторилось. Сама была виновата. Я даже хотел ей помочь, проводить, прогнала меня. Камнем бросила, представляешь? Могла убить меня. Я думал, забуду об этом. Не забыл. Понять не мог, почему она так шла одна и что с ней было. Что со мной произошло? Я обычно к женщинам не пристаю, так скажем, смелости мне не хватает. Ну, меня закрыли сразу, вот те раз, мусор на меня насел, жестокий человек и плохой. Но только в твоей маме сердце проснулось. Не дала показаний. Выдала меня, но потом не дала показаний. И меня отпустили. Это было красиво, честно с ее стороны. Потому что мы тогда оба накосячили. Почему она шла вот так? И еще пуговка эта. Я после всего думал, что просто урок получил. Да щас. И тут дело о признании отцовства. Я сперва взбесился. Ведь каждая нормальная в такой ситуации аборт делает. Я в суде продул позорно и теперь благодарен этой твоей маме. Моя жена потребовала развод, и я от нее освободился. Недешево вышло, но все же. Все благодаря твоей маме. Вот именно так и было. Не злишься, что я так об этом говорю? Мы взрослые люди. Ты ведь хотел знать правду. Ну, теперь знаешь.

10

Ничего ему не будет, особенно если дочки вернутся вовремя. Я вернулся домой, и мне снились бесплодные.

Простые бабы и принцессы. Девушки-язычницы с мозолистыми руками. Дамы при дворе польских королей и царские старые шлюхи. Жены крепких солдат и жилистых купцов. Евреечки, просящие Иегову о подарке. Певички кабаре и пионерки, трактористки, швеи, интеллигентки, менеджерки и курвы из подворотен. Все они образовали вихрь на счастливой земле, согнанные из разных мест. Вползали на развернутый рулон бычьего языка, а тени рогов удлинялись от пламени. Все они исчезали в раскрытой пасти и там, укрытые от моего взгляда, начинали танец, который я так хорошо знаю. Хотели вытанцевать себе ребенка. Мама вытанцевала себе меня.

Я видел и ее: девушка, несущая печаль и надежду, что я смогу заполнить пустоту в ее жизни. Я и есть пустота, мамочка. Она исчезла на живом красном ковре. Танцевала вместе с другими. Кого пожертвовали?

В моем сне, на рассвете, все женщины одновременно высыпали с танцпола, клуба, дансинга, корчмы и капища. Отправились в деревню, в сторону Черницы или Мыслибужа, в город и в лес, где ждали их разбойники, трудяги, интеллигенты. Вот так оно и выглядело.

Мне снилась мама, узнающая, что даром ничего не бывает, Владислава, изнасилованная Германом, и та таинственная сила, что велит людям делать такое.

11

Я доверял Вильчуру больше, чем Владиславе, но решил с ним серьезно поговорить. Не застал его ни в офисе, ни у замка, он не отвечал на звонки и не пришел в «Ратушу». Ждали его там напрасно. Камень в воду, как Кроньчак за день до этого.

Я остановился у сторожки. Фасад замка был уже частично обновлен, вмонтированы новые окна, рабочие укладывали красную черепицу, воздух пах краской и пылью. Двери стояли открытыми настежь. Я задумался, не заблудился ли кто из этих несчастных в подземельях. Каким будет твое желание, друг?

Я шлялся по городу, как грязный призрак с огнем в висках. Люди смотрели на меня с пониманием. Мне хотелось встряхнуть продавщицу в мясном и дать пощечину официанту. Знаете или не знаете? Сколько из вас знает эту тайну? А сколько были внизу, отдали чужую жизнь и понесли свой маленький страшный клад? Я искал сходства в лицах и движениях. Тень быка легла на город.

Я думал много и бестолково. Я понял, почему слышу, почему слышала Текла, что сломало Германа. Все было как на ладони, но я начинал понимать, что из этого ничего не следует, а правда не принесет освобождения. Женщины будут ходить в подземелья, будут рожать слышащих, скрежет станет громче, а в конце моя нога начнет плясать. Так оно все и будет, и от этого никуда не деться.

Я сел на землю и смотрел в небо, которое ведь совершенно одинаковое, что в Рыкусмыку, что в других городах. Я мог бы уехать. Оставил бы за спиной этот проклятый город. Или понес бы другим свое проклятие. Исчез Кроньчак, пропал Вильчур. Пришла моя очередь?

Я решил не возвращаться домой. Поеду так, в чем стою. Навсегда покину Рыкусмыку. Я добрел до автобусной остановки. Присел под навесом, представляя себе, как может выглядеть действительно большой город. Подъехал автобус. Я думал, что это три призрака, но нет.

Кароль и Бартек вели ослепшего Сташека.

Я встал, очень медленно. Мы не подали друг другу рук, не бросились в объятия, просто долго стояли друг напротив друга, пока люди не сказали, что нам бы лучше пойти куда-нибудь, потому что загораживаем вход в автобус.

Глава одиннадцатая

1

Я НЕ ПРИГЛАСИЛ их к себе. Мы пошли в «Ратушу». Бартек сказал, что они ставят обед, а Сташек не говорил ничего, только трогал свои глаза кончиками пальцев. Кароль дрожал. Мы уселись.

Столик Вильчура был пуст. Сташек начал требовать диетического питания, и нам пришлось читать ему меню вслух. Он выбрал и повесил голову. Я выслушал их истории и рассказал свою. Попробовал спросить, зачем они приехали. Но знал и сам, даже слишком хорошо. Подыскивал слова, чтоб выбить у них это из головы. Попробовал совместить старые прозвища с новыми лицами и с горечью понял, что они уже им не подходят. Мы были взрослыми, а у взрослых есть имена, взрослые не делают тех несерьезных вещей, которыми занимались, будучи детьми.

Бартек пил слишком много вина и все время вытирал губы сложенной в треугольник салфеткой. Сказал, что Вильчур всегда был странным и был на ножах с Кроньчаком, сколько он себя помнит. Может быть, они уже поубивали друг друга? Я ковырял свой тартар. Сташек измазал себе лицо в томатном соусе, и казалось, что он вот-вот швырнет ложку в стену или сделает что-то еще глупее. Кароль зыркал по «Ратуше», словно высматривал Нику, на пятнадцать лет моложе и влюбленную в него насмерть.

Мы пошли.

Свалка теперь была огорожена. Никто уже не разводил там костров и не швырял в огонь дезодоранты. Центральное место занимал сортировочный