– Я хочу только взять мою куртку, – сказал он и действительно ее взял.

Лампочки под потолком взорвались одновременно, засыпав нас снопом искр. Я трясся от страха и холода. В полумраке раздался голос Сташека.

Он спрашивал, что случилось.

11

Кроньчак скорчился под стойкой бара. Вполз за бар и сразу же попятился со вздохом. Тени сгустились вокруг него и росли, словно огни над пылающим полом, а он махал подобранной дубинкой, словно пробовал отогнать что-то.

Мороз высушил губы и щипал щеки. Сташек сжал руки на моем предплечье. Тени клубились на полу вокруг дрожащего полицейского, складывались в ладони и маленькие головки. Фигурки. Некоторые стоящие. Другие на четвереньках, со смолисто-черными волосами, между которыми вились волокна тумана. Мы столпились у противоположной стены. Кароль отвел глаза.

Маленькие фигурки окружили Кроньчака. Несмело дотронулись до его ног. Первая фигурка, совсем крохотная, с волосами, что могли быть светлыми при другом, лучшем освещении, начала карабкаться. Кроньчак наклонился. Рухнул на колени между своими детьми, обронил дубинку.

Они дергали его за руки и лезли на шею, очень плавно, словно эти движения не требовали никаких усилий. Он пробовал подхватывать их, но они просачивались сквозь пальцы. У них же такой проблемы не было. Детская ручка потянула его за ухо, черный шарик прижался к животу, а на спине уже сидели еще двое. Кроньчак припал к полу. Был момент, когда тени скрыли его полностью.

Он издал оборвавшийся крик, будто кто-то рукой закрыл ему рот, а над ним вилась темнота. Он вынырнул из нее, как из-под воды. Полз в нашу сторону. Не знаю, кто подал ему руку. Потом он просто стоял и смотрел на неподвижные черные силуэты. Сташек все время просил рассказать ему, что происходит и не случилось ли чего плохого.

Кроньчак провел ладонью по лицу. Кивнул в нашу сторону и пошел. Дети окружили его, как черный туман. Он исчез за баром. Прозвучал короткий всхлип. Все звуки, что он издавал, были очень тихими. Потом я заглянул в подсобку в поисках тела, но там ничего не было.

12

На улице Бартек сказал, что надо спасти Германа, если это еще возможно. Все согласились, и Сташек уже собирался мчаться. Я спросил их, они слепые, что ли, и Сташек ответил, что да, именно так.

– Он мертв, – сказал я. – Как каждый, кто идет в одиночку. Он вытанцевал детей для Кроньчака.

– Поэтому мы и идем вчетвером.

– А когда-то нас было пятеро, – ответил я. А они просто пошли, со Сташеком в середине. – Пятеро, слышишь? Как ты думаешь, зачем они тебя берут?

Я провожал их взглядом. Они прошли под арками, миновали молодняк, считавший мелочь перед суточным, свернули в освещенную улицу Храброго. Прожектор бил в башню замка. Молодняк уже договорился о том, с кого сколько. Редкие прохожие возвращались по домам, и все было обычным, словно тут никогда ничего не происходило, ни когда-то, ни сейчас, этой ночью последнего дня лета.

13

Я пошел проверить, что с Владиславой. Кроньчак не сделал ей ничего плохого, просто закрыл в ванной, заблокировав ручку двери стулом. Она была совершенно спокойна, словно только меня и дожидалась.

Жилище вновь превратилось в старушечью помойку. По полу тянулись тропинки из предметов одежды, на мебели застыли липкие потеки. Выше лежали ящики и бутылки, между которыми блестели золотые самородки колечек. Телевизор работал без звука, и мы тоже пошли молча. Рукопожатие Владиславы было крепким, а сама она слабой.

Я оставил ее, чтобы сделать чай, а когда вернулся, она сидела ровно в той же позе – сморщенная куколка на краешке дивана. Я рассказал, что произошло с Кроньчаком. Он получил свое желание. Я добавил, что это все, конец, с утра уезжаю первым автобусом и больше никогда не вернусь. Давно надо было так и сделать.

Владислава сказала, что я не справлюсь. Я признал ее правоту – но так или иначе лучше проиграть где-то в другом месте, не в Рыкусмыку. Может быть, еще немного поживу. Если же нет, то хочу быть безымянным трупом, таким, которого соседи находят через две недели в запущенном жилье вроде этого. Владислава сказала:

– У тебя ведь даже на жилье не будет!

Мы оба смеялись, вспоминая недавнюю лютую ненависть между нами. Владислава направилась ко мне, сгорбленная, указывала пальцем. Казалось, вот-вот упадет на колени. Я поддержал ее.

– Иди туда, Шимек.

Я ответил, что ни малейшего желания не имею и я вовсе не какой-то особенный. Мне причинили зло еще до моего рождения. А то, чего я желал годами, так и не сбылось. Я по-прежнему слышу.

– Бык не сможет противостоять себе.

– Я не знаю, чего бык может, а чего нет. Мне до этого дела нет. Я и раньше мог пойти, с ними.

– Подумай о Вильчуре и о том, что он сделает. Он уже наложил лапу на здание.

– В самом худшем случае то же, что и каждый дурак. Будет танцевать.

– О нет, он не из таких. Он бизнесмен. Задумайся над этим.

– Да пусть делает что хочет!

– Я не одна в этом городе. Тут живут хорошие люди.

– Ага, конечно.

Она понурила голову и сказала, что я прав. Я хотел спросить, чего бы ей самой не сходить и не станцевать. Владислава взяла меня за руку и попросила помочь ей дойти до кухни. Там она отстранилась. Разбрасывала мусор костлявым пальцем. Вот и весь разговор.

– Представь себе, что тебе тоже кто-то когда-то помог. Помни о том, что сделала Текла. Помни о наших обедах по воскресеньям!

14

Кроньчак сказал, чтобы я проверил у друга. Я прислушался к словам моих врагов.

Пятнадцать лет назад, когда погиб Тромбек, его родители последовали за ним. Мать угасла буквально за пару лет. Отец, который так его бил, пришел к выводу о том, что виноват в этом несчастье. Неухоженная квартира на Вроцлавской, в которой они жили и в которой он повесился, стояла пустой. В ней жили голуби и алкаши. В Рыкусмыку много семей ждало от города собственный угол, но никто не хотел жить под крышей самоубийцы. Кроме бизнесмена Вильчура.

В окнах темно, двери закрыты. Я зашел во двор Районного Центра Профессионального Образования, обыскал мусорку и нашел стальную трубку со сплющенным концом. Длинные нити туч сплетались под месяцем, принимая цвет стали, а если меня даже кто и заметил, то решил, что лучше оставить мои дела мне самому.

Я вскарабкался по громоотводу и влез на балкон. Скрежет опять взбесился. Двери я открыл, как учил Вильчур, который сейчас спал на широкой кровати, сжимая в кулаках края одеяла. Он казался старше, невинным. Минуту я стоял над ним. Нашел зажигалку.

Огонек освещал стены, полные вырезок из газет и распечаток. Рассказы о счастливой земле, об изнасилованиях и исчезновениях складывались в историю, которую я уже знал. Центральное место занимали огромная фотография замка и подробный поэтажный план. Я видел спуск в колодец и лабиринт коридоров ниже. Рядом находились числа, значения которых я понять не мог. Я поднес ладонь слишком близко, на бумаге осталась черная полоса от огня. Вильчур что-то буркнул сквозь сон. Мне нравилось, что он может проснуться в каждую минуту.

Во второй комнате находился его стол. Я прошел под бычьей головой со стеклянными шариками вместо глаз. Пасть была разинута. Снимки подобных чудищ теснились на стенках и столе. Мне захотелось усесться в кожаное кресло с коктейлем и сигарой. Вход в компьютер был закрыт паролем. Я пощелкал в мобильный телефон. Изучил распечатки. Заглянул в ящики стола. Во внутреннем кармане пиджака, брошенного на спинку стула, находилась записная книжка с телефонными номерами. Я зажег свет и начал читать. Мог бы читать до утра. Когда я возвращался к спящему Вильчуру, заметил еще один бычий силуэт, выцарапанный на дверцах старого шкафа, словно древний наскальный рисунок.

Я на самом деле хотел его задушить, если не за себя, то за Габлочяжа. Смотрел, как он спит. Глаза двигались за темными веками. Губы у него были пухлыми, как у молодой девушки. Раньше я этого