пункт, синий и мрачный. Сташек разорался, что потерял зрение, а не обоняние, и на кой мы сюда пришли, если во всем Рыкусмыку есть лишь одно место, что стоит посетить. Кароль сказал, что надо обождать до ночи, как тогда. Бартек спросил:

– Кого пожертвуем на этот раз?

Из меня плохой оратор, и я все еще собирал мысли. Боялся, что не смогу их убедить и тогда буду вынужден сделать то, чего совсем не хочу. Мы отправились на могилы. Бартек вспоминал о той ночи, когда они с Майей влезли на копенгагенское кладбище. Никто ему не отвечал. Я показал им детскую аллейку ангелов и памятники несчастным сорокалетним, раздавленным скрежетом. Тень следовала за нами.

Сперва я думал, что это Кроньчак пришел навестить детей, которых убил. Но нет. Старый Герман прижимался лицом к кресту, косясь то на нас, то на могилу своей дочки. Я понял, что если пойдем в подземелья, то, скорей всего, там все и ляжем. Хрен там, а не поиски счастья. Всякий только и норовит отсюда сдернуть.

Только близ Собора Мира я высказал все, что думаю. У каждого желания есть своя цена, а эта слишком высока. Вы, господа, получили то, чего желали. Бартек – любовь, которую не смог удержать, Сташек – вагон бабла, а Кароль потерял Нику и ребенка именно так, как и хотел, разве что другим способом. А сейчас – говорил я спокойно – вы хотите вернуться за добавкой того же самого. Вы слыхали хоть о ком-то, кто бы танцевал дважды? Мы ведь все молоды. Вы можете построить ваши жизни заново. Если спуститесь, то только все ухудшите.

– Вот здорово, – сказал Сташек. – Скажи мне, как я могу ухудшить свои дела? Давно ты такой умный стал?

Кароль сказал, что каждый отвечает за себя и я не обязан с ними идти, если не хочу, а Бартек признался, что боится.

– Собственно, я не знаю, чего мог бы для себя пожелать. Чувствую, что моя жизнь закончилась и что я в любом случае никогда не буду счастлив.

– Фигня какая, – отмахнулся Сташек, опираясь на стену собора.

Понемногу подступали сумерки. Группа мальчишек сидела неподалеку и тыкала в экраны телефонов. Близ качелей присел на корточки старый Герман и даже не пытался делать вид, что не следит за нами. Мы заговорили, перебивая друг друга. Я все повторял, что танцы с быком есть наихудшее из возможных решений, поезд ушел и ничего вернуть не получится. Я спрашивал Сташека, пробовал ли он лечиться. Кароль, ты в самом деле хочешь, чтобы Ника к тебе вернулась? После этого всего?

– Я мог бы вылечить Майю, – повторял Бартек.

– Бык не лечит. Бык сам болезнь.

Я рассказал о паломничестве бесплодных женщин, о Текле, о Германе и Владиславе.

– Хотите знать, где Вильчур и Кроньчак? Я так думаю, оба лежат мертвыми в подвале!

2

Это у Бартека возникла мысль заглянуть в офис фонда и проверить проект перестройки. Он удивлялся, что я сам этого не сделал. Я ответил, что я всего лишь сторож, а не архитектор. Мы пошли через Рыкусмыку, волоча за собой Сташека.

Он пытался идти сам и все время повторял, что все, что мы делаем, не имеет смысла. Сейчас, сию секунду – должны идти в подземелья. Он считал, что мы мстим ему, хотя он и пострадал больше нас всех.

– Вы хотите, чтобы я закончил, как Тромбек? – спрашивал он.

– Тромбек выбрал то, что выбрал, это его дело.

А Сташек фыркнул:

– Слушайте, он в самом деле в это верит!

Офис мы застали темным и пустым. Я успел забыть, что у меня есть работа, и не сумел объяснить, в чем она заключалась. Я усадил Сташека в кресло и дал ему воды из кулера. Бартек спросил про спиртное и услышал, что если хочет, то «Жабка» рядом. Кароль перетряхивал скоросшиватели и копался в компьютере. Я вспомнил, что у Вильчура есть свой кабинет в конце коридора, наверняка закрытый. Однако нет, он был открыт.

В кабинете стояло то, что должно стоять, – тяжелый письменный стол, удобное кресло и шреддер, над которым висел календарь, замерший на январе. Было похоже, что сюда давно никто не заходил.

Лишь только я встал на пороге, как из-под стола вылетел Кроньчак. Пытался выскочить в окно. Мы оторвали его от оконной ручки. Пока его волокли, он рвался и кричал, но в коридоре обмяк и растянулся под кулером, беспомощный и несчастный.

3

Сташек хотел сразу его убить, а я все никак не мог задать правильный вопрос. Я давно уже задумывался над тем, что ему скажу, когда подвернется случай, и что услышу в ответ. Теперь слова вылетели из головы. Может быть, потому, что эта встреча представлялась мне иначе. Мне даже хотелось, чтобы Кроньчак собрался. Бартек налил ему воды.

– И зачем тебе это было надо?

– Ну, я по крайней мере пробовал что-то сделать. Такая уж у меня роль, держать все вместе.

– Скажи это Габлочяжу. – Я наклонился над Кроньчаком и увидел, что он очень похудел. Он попробовал подняться. Оставил на стене мокрый след.

– Габлочяж не моя работа. Он все равно был обречен.

Кароль замахнулся, а Кроньчак поднял руки и пискнул, что это и правда не он, что никогда не причинил бы вреда пожилому человеку, а все, чего он хотел, так это поддержать спокойствие в городке. Он поднялся, всхлипывая.

– Думаете, это так просто, с тем, внизу? – Очень медленно он потянулся за стаканом и налил себе воды. Спросил, нет ли у нас хоть капли водки, и сразу же начал говорить, будто пытаясь заглушить этот вопрос. Говорил, что он всегда был всего лишь полицейским, а у полицейского в Рыкусмыку задачи совсем не те, что у полицейских в других городах. Кароль встряхнул его:

– Ты был там!

Он кивнул.

– Чего ты пожелал?

– Не это место. Господа, умоляю, только не это место.

Мы не поняли, то ли он просит не бить его по лицу, а лишь по другим местам, то ли хочет выйти наружу. Он весь трясся. Сказал, что сидит тут уже третий день, не спал и не ел и сходит с ума. И если бы мы его не нашли, то пришел бы к нам сам.

– Мне надо было уехать отсюда давным-давно, – признался он.

– Я бы отсюда вышел, – сказал Сташек. Руки у него тряслись. Бартек сразу спросил, за какой холерой, если мы находимся в темном офисе и можем делать что угодно. Выйдем, и Кроньчак сразу выкинет какой-нибудь фокус. Сташек ответил, что зайти к Дызю еще никому не повредило, а Кроньчака можно связать, закрыть и позвонить в участок.

– Я вам все расскажу, – пищал Кроньчак. – Господа, простите, но вас же четверо, а я один.

Он стоял и разводил руками. Я пошутил, что Сташек должен его обыскать, потому что больше всех для этого подходит, но в итоге сделал это сам. Я ощупал ему торс и ноги. Проверил, не прячет ли он пистолет сзади за поясом, как настоящий коп, которым хотел быть. В конце концов мы вывели его, окружив со всех сторон, по ступеням и на улицу.

Редкие прохожие смотрели на нас, словно не верили, кто же это идет с понурой головой, а Кроньчак ежился под их взглядами и подволакивал ногу.

4

У Дызя было запустение. Молодой бармен при виде Кроньчака вскинул бровь и сразу же спросил, что мы будем пить. Кроме него был только старый Герман, сложивший голову близ пустой стопки и недопитого пива. Мы заняли столик так, чтоб держать Кроньчака подальше от двери. Он даже не глянул в ее сторону, лишь сплетал пальцы на лбу и пялился в стол.

– Что стало с Теклой? – спросил я.

– Текла, – ответил Кроньчак, – танцевала. Каждый танцует раньше или позже. Каждый, кто оттуда родом. Но ты это знаешь. Как твоя нога?

Сташек требовал водки, и Кроньчак сказал, что охотно принесет ее из бара. Я пошел за ним, но все случилось слишком быстро. Даже если бы я знал, не успел бы ничего предотвратить.

Перед самым баром Кроньчак споткнулся и оперся