Вся она была словно видение, кадр из какого-то роскошного голливудского фильма – совсем не про его жизнь. Марат с трудом сглотнул. Его девочка… Господи, она была прекрасна, как какой-то долбаный сон. Он никогда не решится к ней прикоснуться.

Рита спустилась и остановилась напротив него, чуть склонив голову к плечу, и ее тяжелые волосы скользнули вниз по обнаженной руке. От нее пахло незнакомыми, терпкими и сладкими духами.

– Здравствуй! – произнесла она чуть дрогнувшим голосом.

– Здравствуй!

Наверно, он тоже изменился, соображал Марат, пока они брели рядом, плечом к плечу, по кромке моря. Белоснежный песок искрился под ногами. Безмятежную гладь спокойного, словно дремавшего на ослепительном солнце моря пронизывали мириады сверкающих золотых игл. Рита ступала босиком по зеленоватой воде, Марат нес ее сандалии в руке.

Наверно, он изменился, и она тоже не знает, как обходиться с ним – таким. Должно быть, из-за этого повисла между ними та мучительная неловкость. Он так и не прикоснулся к ней, не обнял, не поцеловал, – словно боялся испачкать своими большими руками, с которых, кажется, не до конца еще смылась казарменная грязь и оружейная смазка, это прекрасное, нежное, хрупкое создание. И она не дотрагивалась до него, как будто боялась чего-то, и лишь украдкой, думая, что он не видит, вглядывалась в его лицо, словно пытаясь прочитать что-то по твердо сжатым губам и нахмуренным бровям.

Чуть дальше, над золотисто-белым чистым песком, раскидывали разлапистые листья толстые, чуть склоненные в сторону океана пальмы. Вскрикнул отрывисто, скользя над гладью моря, белый альбатрос. Пахло солью, теплом, солнцем, экзотическими цветами. Они, кажется, и в самом деле оказались в раю. Марат же отчаянно тосковал о той их прежней встрече – в грязном чужом подъезде, на заплеванной лестнице. Почему тогда их не сковывало это непонятное напряжение? Они просто бросились друг к другу, ни о чем не думая, до боли вцепляясь в плечи, прижимаясь губами так, как будто умирали от жажды, пили всхлипы, вскрики, поцелуи друг друга и не могли насытиться. Теперь же он зачем-то идет рядом с ней, слушает ее рассказы о московской жизни, коротко отвечает что-то о себе и почти жалеет, что затеял все это. Ничего у них не получится, ничего не выйдет. Все, что было между ними, умерло, или, может, они – прежние – давно умерли?

Они ужинали в ресторане отеля. Столы, столы, столы, белоснежные скатерти, на которые страшно положить руки, услужливые загорелые официанты, подскакивающие к тебе по едва заметному движению брови. Кондиционированный прохладный воздух после липкой удушающей жары снаружи. Мерзость, фальшивка… Что он тут делает?

– Сюда? – Рита кивнула головой в сторону одного из столиков.

Марат коротко взглянул, оценил пространство, отрицательно мотнул головой:

– Нет. Давай сюда!

– Почему? – удивилась она. – Тут вид хуже…

– Я не могу сидеть спиной ко входу, – неохотно объяснил он. – Я должен контролировать, кто заходит в помещение.

– Тебе что-то угрожает? Кто-то может прийти? – вполголоса спросила она.

– Нет. – Он коротко улыбнулся одними губами. – Нет. Просто – привычка.

Официант поставил перед ними тарелки с каким-то замысловатым месивом из морепродуктов и овощей. Вино из запотевшей бутылки с шипением поползло по стенке бокала.

Аппетита не было. Марат привык к простой грубой пище. Просто топливо, чтобы дать измотанному организму энергию для нового рывка. Этот изысканный пряный вкус был не для него.

Напряжение, казалось, звенело в душном горячем воздухе. Рита, рассеянно водя вилкой по тарелке, рассказывала что-то странно ненужное.

– Банан, ты представляешь, теперь стал главой крупного фармацевтического концерна. Кто бы мог подумать? А Аниська погиб…

– Когда? – без особого интереса спросил он.

Все это казалось таким далеким, почти забытым.

– В две тысячи первом. Взорвался в своей машине. Конкуренты, наверно. А может, и сам Банан. Заказчика ведь так и не нашли…

Рита вдруг уронила вилку. Вздох вырвался из полураскрытых губ, как стон. Она прикрыла лицо рукой, и плечи ее опустились, сгорбились, как будто силы, все это время заставлявшие ее держаться, разом покинули тело.

– Господи, Марат… – прошептала она.

И внезапно скованность отпустила его. Он как будто заново увидел ее, такую родную, близкую. С силой отнял руки от ее опустошенного, опрокинутого лица, коснулся пальцами тонкой кожи на виске, под которой лихорадочно билась синяя жилка, и властно сказал:

– Пойдем!

В номере было почти темно. Солнце уже село, и сумерки затопили все вокруг, смягчая острые углы и сгущая тени. В приоткрытую балконную дверь пробирался легкий морской бриз, заставляя плясать длинную белую занавеску.

Марат осторожно обнял Риту в полутьме, зарылся лицом в ее волосы. Теперь, когда он не видел ее ослепляющей, бьющей под дых красоты, было легче. Можно изменить внешность, одежду, повадки, но подделать запах волос, вкус кожи – нельзя. И, скользя пересохшими губами по твердой линии ее скул, он снова и снова убеждался – это она, та девочка, которую он всегда любил и, наверное, будет любить до конца своих дней.

Усилием воли он удерживал скручивающее его желание, прикасался к ней нежно, почти благоговейно – не хотел, чтобы в их движениях было хоть что-то общее с теми торопливыми, оставляющими после себя привкус гадливой постыдности, его встречами с другими женщинами. Случайными, поспешными – увольнительная на один вечер, чужой город, короткая передышка перед завтрашним боем, незнакомые руки, ласкающие механически и умело.

Платье давно осталось на полу вместе с его рубашкой и брюками. Рита в его руках дышала прерывисто, со всхлипами. Он же гладил и целовал ее так вдумчиво и неспешно, как будто впереди у них была целая вечность, прижимался пылающими губами к ключицам, выступающим косточкам бедер, тонким щиколоткам, скользил кончиками пальцев по нежной коже, вжимался лицом в ее вздрагивающий впалый живот. И удивлялся самому себе – быть того не может, у него дрожат руки. У него, только вчера спокойно выстрелившего в своего товарища, убивавшего людей, выходившего под пули. Трясутся руки, как у сопливого, влюбленного до судорог мальчишки, и в груди ворочается что-то похожее на рыдание…

И потом, когда терпеть уже больше не было сил, когда Рита, измученная его руками, губами, дыханием, уже крупно дрожала и вскрикивала, пригвожденная к постели его тяжелым телом, он все шептал ей сорванным голосом:

– Я скучал по тебе… Как я скучал по тебе! Маруся… Девочка моя! Родная, единственная… Моя! Я люблю тебя… Люблю… Я люблю тебя…

Марату снился кошмар. Рита поняла это по тому, как напряглась лежавшая на ее груди рука, по тому, каким сдавленным и прерывистым стало его дыхание. Она открыла глаза, всматриваясь в темноту. Ветер утих, и белая шелковая занавеска теперь лишь едва заметно трепетала, прикрывая балконную дверь.