– Ну ладно, – с силой сказала она. – Довольно сантиментов. Заводи давай!

– Подожди, – качнул головой он. – Еще кое-что.

– Что?

Рита теперь уже почти с испугом вглядывалась в него. Черт возьми, как же она не заметила сразу, что вид у Левки виноватый и какой-то потерянный. Нужно было сообразить, когда он по телефону вызвался ее встретить – с чего бы вдруг такая забота? Мать-перемать, что тут еще произошло, пока ее не было?

– Только не говори, что Волкова не утвердила грим к моему спектаклю, – с угрозой в голосе начала Рита.

– Да нет… – Левка смотрел мимо ее лица, куда-то в залитое дождем стекло машины. – Его не будет, грима. И спектакля не будет.

– Что? – осевшим голосом переспросила она. – Как это «не будет»?

– Ох, Гретхен, ты многое пропустила. – Левка сдвинул брови, прикусил пухлую нижнюю губу. – Гретхен, я все понимаю, у тебя чувства… Но зря, ей-богу, зря ты свалила в такой момент. Так вот, когда ты уехала, Жемайтис как с цепи сорвался. Я не знаю, может, это при тебе он держался или просто так совпало. В общем, он опять начал играть… Ну, ты сама видела, что с ним творится, стоит ему взять в руки карты.

– Видела, – нахмурившись, кивнула Рита. – И что? Он проиграл последние штаны и угодил в долговую яму?

– Хуже, – качнул головой Левка. – Голиков, спонсор, – вот ведь тоже, вроде бы успешный бизнесмен, не последний дебил – зачем-то выдал ему на руки гастрольные деньги. Тот должен был вместе с худрукиней их распределить, высчитать там все. А он прямо с баблосом поперся в казино и… Короче, продул все за одну ночь. Я не знаю, Гретхен, честно, как Голиков его голыми руками не придушил. Ему и так пьеса эта была поперек горла – мало, видите ли, внимания там его протеже Соболевой уделялось. А тут еще такая подстава с баблом. Короче, он едва не закатал Жемайтиса за решетку. К счастью, Волкова вступилась, как-то там умаслила Голикова и Витаутаса отстояла – все-таки имя нашумевшее, лауреат «Золотой маски». Но только теперь уж взяла его за жабры, заставила ставить для нее два спектакля бесплатно, на голом энтузиазме. И исключительно то, что она сама выберет, а весь артхаус его излюбленный из репертуара выкинула. В том числе и твою пьесу.

– Та-а-ак, – медленно произнесла Рита, пытаясь уложить в голове поступившую информацию.

Все рушилось, дрожало и рушилось. Она так хотела уцепиться за эту постановку, с головой уйти в работу и забыться. Хоть на первые несколько дней, самых тяжелых, постараться забыть о Марате. А теперь…

Господи, она же годами об этом мечтала, она такие надежды возлагала на эту постановку. Что наконец-то ее увидят, услышат, может быть, поймут. По крайней мере, хоть кто-то, кроме бесконечных редакторш десятка издательств. Она столько вложила в этот спектакль… Черт, черт, как же она все бросила и уехала в самый разгар работы? Гребаный Жемайтис с его страстью к игре. Она же знала, что он совершенно теряет разум при виде карт, она сама видела. И оставила этого долбаного ублюдка без присмотра. А теперь получается, что вся затея с ее пьесой держалась исключительно на нем. Как только Волкова и Голиков перестали трепетать перед его знаменитой фамилией, ее пьесу тут же выбросили из репертуара. Почему? Может, потому, что она была… бездарна?

– Так, а ну прекрати. – Левка, сдвинув брови, наблюдал за сменой выражений на ее лице. – Быстро прекрати заниматься самобичеванием. Ты написала прекрасную пьесу, и спектакль стал бы бомбой сезона. Если бы это молодое дарование не профукало деньги, а спонсор и Волкова не взъелись бы на него за это. Гретхен, даже не думай, ты очень талантлива. Просто на этот раз не повезло. Обычная история.

Рита с силой растянула губы в улыбке:

– Только почему-то ты один так считаешь. Ладно, Левка, хорош заниматься психотерапией забесплатно, заводи! Подвези меня к театру, хорошо? Посмотрим, что мне скажет этот хренов Витаутас.

Рита нашла режиссера в театральном буфете, там, где еще несколько месяцев назад они вдвоем пили кисловатый растворимый кофе, увлеченно обсуждая будущую постановку. Витаутас за время ее отсутствия как-то сник – плечи, обтянутые свитером подчеркнуто грубой вязки – этакая дизайнерская деревенщина, – ссутулились, длинные рыжеватые волосы свалялись в сальные пряди. «Пьет, что ли, с горя? – предположила Рита. – А, нет, как я забыла, у него же другая одержимость. Все продул, играть больше не может. И страшно тоскует».

– Привет! – Она опустилась за столик рядом с ним.

Витаутас вскинул на нее взгляд. Покрасневшие глаза мигали на Риту через затемненные стекла очков.

– О-о, – глумливо протянул он. В измученном голосе сильнее чувствовался прибалтийский акцент. – Кого я вижу! Решила узнать, как продвигаются дела с постановкой? Удивительно, что тебя это наконец заинтересовало.

– Я уже знаю, что пьесу сняли, – объяснила Рита. – Беликов сказал. Я хотела узнать у тебя, что конкретно произошло.

– А это я хотел бы узнать у тебя, что произошло. – Жемайтис нервно сорвал с носа очки и принялся вертеть их за дужку. – Почему ты срываешься и уезжаешь посреди рабочего процесса? Почему, стоит какому-то хрену тебя позвать… И ты плюешь на все! На пьесу, на спектакль, на меня, в конце концов! Мы ведь с тобой спали вместе вообще-то, или ты уже забыла?

– Витаутас, давай только без мелодрам, ок? – скривилась Рита. – Не мой жанр, я от него смертельно устаю. Ни один из нас, кажется, не клялся другому в вечной любви и верности. Да что уж, ты у всех на глазах подкатывал к Соболевой на репетициях, и мне не приходило в голову делать из этого проблему. Кажется, совершенно очевидно было, что у нас отношения без обязательств, и главное, что имеет значение, это спектакль.

– Именно! – тонко взвизгнул вдруг Витаутас. Лицо его пошло красными пятнами, очки, стиснутые широкопалой рукой, придушенно скрипнули.

«Сломает!» – качнула головой Рита.

– Именно! Спектакль! На него в первую очередь ты и наплевала, сорвавшись хрен знает куда. А я… Я был так обескуражен твоим предательством, что тоже… сорвался. Ты же знала, ты знала, что я не могу… что это сильнее меня. Ты должна была удержать меня. Мы же не чужие друг другу люди, мы оба были заинтересованы. А ты свалила, и я просто не выдержал напряжения… А теперь, когда все рухнуло, ты появляешься и имеешь наглость задавать вопросы. Предъявлять мне какие-то претензии!

– Я, кажется, еще ничего не предъявляла, – возразила Рита. – Я просто спросила, что произошло. Почему так получилось.

– Почему? – Витаутас вскочил, неловко задев пластиковый стол. Стаканчики дрогнули, и кофе выплеснулся на исцарапанную столешницу. – Да потому, что твоя пьеса – дерьмо собачье! Потому что Голиков с самого начала не хотел давать на нее бабло, и Волкова была против. Это я настоял, а они… Кто теперь знает, может, он специально дал мне в руки эти деньги, потому что знал… Может быть, это они все специально меня подставили, чтобы избавиться от твоей говенной пьесы. Потому, что ты – бездарь, дорогая моя! Очень жаль, но это так. Нет, я где-то даже тебя понимаю. Если ты ничтожество, шпана подзаборная, страстно желающая пробиться в богему, приходится действовать определенным местом. Ты так и поступила. Влезла ко мне в постель, вскружила голову, заставила заниматься твоей ничтожной писаниной. Знала, сука, что я не смогу тебе отказать, что я в долгу перед тобой за тот случай с игрой… Ну что ж, тебе удалось, я повелся, как мальчишка. Только все равно не сработало. Наверно, всему театру ты еще дать не успела, а?