По дорожке к ним уже спешил смущенный служитель отеля. Приблизился, строго погрозил щенку и рассыпался в извинениях на английском:

– Прошу прощения, сэр, это собака нашего шеф-повара. Руководство отеля приносит вам извинения…

– Все хорошо, все в порядке, – с улыбкой отозвался Марат.

Служитель осторожно поднял щенка с земли, потащил куда-то, и Марат крикнул ему в спину:

– Не обижайте его! – а потом обернулся к Рите, все еще улыбаясь.

И вот тогда она не выдержала и спросила, словно очертя голову бросилась вниз с обрыва.

– Когда заканчивается твой контракт?

Лицо Марата сразу замкнулось, закрылось, стало чужим и сдержанным.

– Через полтора года, – коротко ответил он.

Но ее уже несло, она не могла остановиться, выдохнула, пристально глядя на него:

– А что потом?

– А потом… – на скулах его заиграли желваки. – А потом я подпишу новый.

– Господи, но почему? – почти выкрикнула она, от бессилия топнув ногой. – Почему? Почему ты не хочешь вернуться? Быть со мной? Просто быть вместе, все равно где?

– Рита. – Он прикрыл глаза, медленно выдохнул через нос, и, когда снова заговорил, голос его был спокойным и убедительным: – Ты же видишь, я уже не смогу жить на гражданке. Я изменился, все изменилось. Я смотрю вокруг и не понимаю, как можно гулять, спать, обедать, купаться в море, когда где-то там идет война, стреляют, бросают бомбы, гибнут люди. Каждый день, каждую минуту, Рита. Мы гибнем, чтобы вы тут могли просто жить, не задумываясь об этом. Чтобы ты жила спокойно, спала спокойно, дышала, улыбалась. А я… Я видел все это своими глазами, я жил в этом последние семь лет, и я уже просто не смогу делать вид, что ничего этого не существует.

– А меня ты спросил? – непокорно мотнула головой она. – Спросил, нужна ли мне твоя жертва? Я не могу, не хочу ее принять. Я просто хочу быть с тобой, всегда. И, если война нас настигнет, значит, я тоже возьму оружие и встану рядом с тобой. А если нет… То и пусть весь остальной мир катится в тартарары, мне наплевать. И не надо мне вешать на уши всю эту лапшу – что вы боретесь за мир во всем мире. Стрелять за мир – это же оксюморон, Марат! Нелепость, бессмыслица! Тебе просто нравится так жить, признайся, да?

– Нравится или нет, а по-другому я жить уже не смогу, – твердо сказал Марат. – Ты же видела, как я просыпаюсь. Как шарахаюсь от любого резкого звука. Это моя жизнь, Рита, и другой она уже не будет. Так же, как и твоя никогда не будет другой. Мы бы все равно не смогли быть вместе, пойми. Я бы никогда не принял твой образ жизни.

– Мой образ жизни? – отшатнулась она, нервно засмеялась и порывисто прижала ладонь ко рту. – Марат, да это все чушь! Мне никто не нужен, кроме тебя, я бы все бросила…

– Никто не нужен? – прорычал он, тоже уже заведенный, почти не контролирующий себя. – Не лги, пожалуйста! Сколько их у тебя было за эти годы? Двадцать? Тридцать? Только не ври, что преданно ждала меня, ни на кого не глядя.

– Так вот что не дает тебе покоя? Сколько их было? – крикнула Рита. – Что ж, может, я и не святая Цецилия, но… А сколько их было у тебя? О, только, пожалуйста, не говори, что все эти годы хранил целибат, я все равно не поверю.

Из него словно вдруг выпустили воздух. Плечи опустились, взгляд уперся в землю.

– Я не знаю, – очень спокойно, ровно произнес он. – Там нет времени об этом думать, считать. Тебе дают увольнительную – и это значит, что ты все еще жив. И ты просто живешь на всю катушку, живешь один вечер. Потому что назавтра не так страшно идти в бой, зная, что вчера тебя обнимали хотя бы чьи-то руки. Потому что, если тебя подстрелят, может быть, хоть кто-то на минуту о тебе вспомнит. Это моя жизнь, Рита. Такая, какая есть. Я не должен был звать тебя сюда, взваливать на тебя это все. Прости.

И она, подавившись всхлипом, бросилась к нему, обхватила руками плечи, слепо целуя скулы, щеки, глаза, губы. Вдруг лишь на мгновение представила, как кто-то так же стреляет в него, без ненависти, видя в движущейся фигуре только заданную цель. И все сразу стало неважно. Где он будет, вернется ли к ней, смогут ли они когда-нибудь быть вместе. Господи, лишь бы только он остался жив.

– Обещай мне… – сипло шептала она, задыхаясь. – Обещай, что не дашь себя убить. Обещай мне! Господи, Марат, я люблю тебя. Я ночами смотрю на тебя и люблю твои ребра, твою грудную клетку, потому что они защищают твое сердце, твои легкие, твою жизнь. Потому что, может быть, если повезет, они остановят пулю. Я люблю твои шрамы, потому что они означают, что ты встретился со смертью и выжил. Обещай, что никогда не умрешь, пожалуйста!

Он стиснул ее крепкими руками, заглядывая в глаза, жадно глотая ее прерывистое горячее дыхание, пробормотал сдавленно:

– Хорошо, я обещаю. Слышишь, я обещаю тебе! Но и ты мне кое-что пообещай! Обещай, что не будешь принимать меня в расчет, ждать и надеяться. Хорошо? Будешь строить свою жизнь так, как будто меня нет. Выйдешь замуж, если захочешь, родишь детей, будешь счастлива. Возьмешь от жизни все то, чего я не могу тебе дать. Если я буду знать это, я не умру. Обещаешь?

И она, сдаваясь, обмякая в его руках, прошептала сквозь слезы:

– Хорошо, я обещаю.

Марат прижимал ее к себе, гладя по спине, мягко целуя в волосы, и шептал:

– Ну, вот и все. Все, все, Маруся моя. Ну, не плачь, я люблю тебя! И давай не будем больше ни о чем говорить. У нас осталось еще три дня…

– Да, – яростно закивала она. – Давай! Давай жить так, как будто завтра никогда не наступит.

Марат улетал рано утром, во вторник. Солнце еще не вставало, и над морем, над гостиничным парком лежала, серебрясь, кружевная туманная дымка. Занавеска над балконной дверью плавно надувалась от утреннего ветерка и мягко оседала, прилипая к стеклу.

Рита сидела на краю кровати, рассеянно наблюдая, как Марат упаковывает гражданскую одежду обратно в рюкзак – белые летние брюки, легкие светлые рубашки, снова облачается в военную форму, пристегивает кобуру. Лицо его, потемневшее от загара, тоже постепенно становится наглухо застегнутым, закрытым, чужим.

«Ты меня уже не обманешь, – думала Рита, наблюдая за ним. – Как бы ты ни хотел казаться сверхчеловеком, бесчувственной, бездумной машиной для убийства, я уже никогда в это не поверю. Я знаю, что ничего не изменилось. Что ты по-прежнему можешь быть чутким, верным, преданным, любящим. Я знаю, что бы ты там ни говорил, я знаю, что мы могли бы быть вместе. Мы бы всех победили. Только ты этого еще не понимаешь. И, господи, как же я надеюсь, что ты поймешь это раньше, чем тебя убьют…»

Марат, уже полностью собранный, с закинутым за спину рюкзаком, остановился перед ней, помолчал, сжав губы и глядя в пол.

– Иногда мне кажется, что мы встречаемся только для того, чтобы потом прощаться, – глухо проговорила Рита.

Она поднялась с постели. Босые ноги стыли на холодном мраморном полу. Черт знает что – такая жара, а пол холодный. Она подошла к Марату вплотную, не обнимая, просто стоя, тесно прижавшись телом к телу. Он поднял голову, заглянул ей в глаза. Губы его были совсем рядом, но не целовали, лишь пили ее теплое дыхание.