— Раньше такие называли «корабельными сундуками», — сказала она, не оборачиваясь. — Он достаточно плоский, чтобы можно было задвинуть под кровать. Таким образом, путешественник мог упаковать отдельно все то, что понадобится в дороге.

— Скорее уж этим занимался слуга, — отозвался я. — Или горничная.

Тайберн вынула из чемодана аккуратно сложенную льняную сорочку и положила ее на диван.

— У большинства людей не было слуг, — сказала она, — и им приходилось управляться самостоятельно.

Найдя то, что искала, она поднялась с колен. На ней был элегантный брючный костюм из итальянского атласа и практичные черные туфли. На лбу, там, куда попал отлетевший осколок мрамора, до сих нор была отметина. Тайберн продемонстрировала мне свою находку — желтовато-коричневый картонный футляр, в котором, судя по всему, были виниловые пластинки.

— Дюк Эллингтон и Аделаида Холл, «Креольская любовь». «Виктор-рекорд»,[44]оригинальное черно-золотое издание, — сказала она. — А он держит их в чемодане в кладовке.

— А вам они зачем, продать по Сети на Ebay? — поинтересовался я.

Тайберн холодно на меня посмотрела.

— Вы пришли собрать вещи?

— Да, если вы не возражаете.

— Пожалуйста, — сказала она, — приступайте.

— Спасибо, вы очень добры, — ответил я.

Почти вся моя одежда осталась в «Безумии». Но поскольку Молли никогда не убиралась в каретном сарае, я умудрился зашикать здесь водолазку и джинсы — они завалились за диван. Ноутбук был там, где я его оставил, — на кипе журналов. А вот сумку от него пришлось поискать. Все это время Тайберн не сводила с меня ледяного взгляда. Ощущение было, будто моешься в ванной в присутствии мамы.

Как правильно заметил Фрэнк, кое-что надо делать любой ценой. Я выпрямился и взглянул Тайберн в глаза.

— Послушайте, — начал я, — я очень сожалею о том инциденте с фонтаном.

В первый момент мне показалось, что это помогло. Могу поклясться, что ее взгляд на миг смягчился, в нем как будто даже мелькнуло понимание. Но тут же исчезло, осталась лишь прежняя холодная ярость.

— Я навела о вас справки, — проговорила она. — Ваш отец — наркоман и был им последние тридцать лет.

По идее, меня не должны ранить подобные высказывания. Я с двенадцати лет знал, что отец — наркоман. Он достаточно спокойно отнесся к тому, что я узнал об этом, и постарался, чтобы я понял одно: он не хочет, чтобы я пошел по его стопам. Отец был одним из немногих людей в стране, получающих героин по рецепту, — спасибо доктору местной поликлиники, большому фанату наименее известной в Лондоне звезды джаза, коей являлся мой папа. Он всегда находился под действием наркотика, но никогда не переставал себя контролировать, и слова «ваш отец — наркоман» действительно не должны были меня задеть. Но, разумеется, задели.

— Вот черт, — сказал я. — Хорошо же он это скрывал! Я в шоке.

— Неудачи прямо-таки преследуют вашу семью, верно? — продолжала Тайберн. — Вы так разочаровали своего преподавателя химии, что он даже написал об этом в «Гардиан». Вы были его любимчиком — в обратном смысле, разумеется.

— Я знаю, — парировал я. — Папа вырезал эту статью и бережно хранит ее в альбоме.

— Когда вас уволят за вопиющее нарушение дисциплины, он все еще будет ее хранить, как вы думаете? — поинтересовалась Тайберн.

— Заместитель комиссара Фолсом, — проговорил я. — Он работает на вас, так?

Тайберн широко и неискренне улыбнулась.

— Люблю следить за карьерой молодых и подающих надежды, — сказала она.

— Веревки из него вьете, а? — спросил я. — Надо же, на что только люди не идут ради того, чтобы перепихнуться.

— Питер, пора уже повзрослеть, — усмехнулась она. — Здесь дело во власти и взаимовыгодном сотрудничестве. Если ваш мыслительный процесс протекает в основном в половых органах, это не значит, что у всех остальных тоже.

— Рад слышать. Потому что кто-то должен в конце концов заставить Фолсома привести в порядок брови, — сказал я. — Тот пистолет — ваша работа?

— Не говорите ерунды.

— Но это вполне в вашем духе. Найти кого-то, кто решит за вас ваши проблемы. Макиавелли бы гордился.

— А вы разве читали у него хоть что-нибудь? — подняла она бровь. Я замялся, и она истолковала это верно. — Я, например, читала. В оригинале, на итальянском языке.

— Зачем вам это понадобилось?

— Для получения диплома, — ответила она. — В Оксфорде, в колледже Св. Хильды.[45]История и итальянский язык.

— По обеим специальностям, разумеется, первая степень? — спросил я.

— Разумеется, — кивнула она. — Теперь понимаете, почему жалкие аристократические замашки Найтингейла не производят на меня абсолютно никакого впечатления?

— Так все же, оружие достали вы?

— Нет, — ответила она, — не я. Этот провал даже организовывать не надо было. Найтингейл так и так проиграл бы, это лишь вопрос времени. Однако при всем при этом я не ожидала, что он такой дурак — даст себя подстрелить. Ну да ладно, нет худа без добра.

— А почему же вы здесь? — спросил я. — Что делаете в этом тесном каретном сарае? Особняк внутри весьма впечатляет, а какая там библиотека, вы просто не представляете! Ее можно сдавать как съемочный павильон какой-нибудь кинокомпании — целое состояние сделаете.

— Всему свое время, — улыбнулась Тайберн.

Я нашарил в кармане ключи.

— Вот, я вам даже ключи могу одолжить. Уверен, вы убедите десантников пропустить вас в здание, — сказал я, протягивая ей связку. Тайберн отвернулась.

— Положительная сторона случившегося, — проговорила она, — заключается в том, что теперь появилась возможность подумать и решить, как управлять всем этим.

— Но пока, — поинтересовался я, — вы не можете войти внутрь, верно?

Мне вспомнилась Беверли Брук и «враждебные магические поля».

Тайберн устремила на меня взгляд высокомерный и презрительный, каким в былые времена смотрели герцогини, — современным женам футбольных звезд в жизни так не научиться. И на миг словно накатила вонь канализационных коллекторов и больших денег — крупных дел, которые проворачивают за сигарами и бренди. Но, поскольку Тайберн все же дама современная, к этому букету примешивались запахи капучино и вяленных на солнце томатов.