– Павла оставила тебя с ним?!

Миссис Монтемайор немного было известно о жизни дочери после побега. Только то, что та вскоре после прибытия в Россию разбежалась со своим псевдосуженым (об этом Павла сама сообщила ей, когда просилась вернуться). Много лет спустя графиня получила письмо от Гликерии, в котором та описала свою встречу с Павлой и ее дочерью-цыганкой. Далее Болеслава Гордеевна руководствовалась домыслами, якобы Павла, не получив прощения от матери, и, пожив недолго в Петербурге под протекцией Гликерии Ниловны, вернулась к Лари. Потом, видимо, у них с Героевым опять произошел разрыв, Павла уехала от него вместе с дочерью, и, может, через год-два (здесь уже была подсказка в письме Пестряковой) вышла замуж за «хорошего мужчину, работающего грузчиком в Пулково». О том, через что на самом деле довелось пройти Искре, Болеслава Гордеевна узнала только сейчас. Графиня, ослабевши от глубочайшего душевного потрясения, понурила голову, всхлипнула, тяжело задышала.

– Я не сержусь на нее за это. Папа любил меня. Мы дружно жили с ним. Он многому научил меня. Он был умным и говорил, что я тоже умная. Я много читала про любовь, чтобы понять, что это такое. Я поняла и впоследствии убедилась в том, как сильно люблю папу, поймав себя на мысли, что испытываю желание быть убитой его убийцей, лишь бы не жить без него.

Гарриет принесла на подносе необходимые лекарства. Болеслава Гордеевна трясущимися пальцами затолкала их себе в рот.

– Бабушка, почему вы поссорились с мамой?

– …Она дурно поступила со мной. Сбежала с цыганом, с твоим отцом, опозорила семью… Но не в этом дело. Герберт умер из-за нее. Он так переживал из-за нашей ссоры… не выдержал. Вот за это я никогда не прощу ее. И за то, как она с тобой обошлась.

– Я хочу, чтобы ты любила меня, бабушка. Кроме тебя, меня больше некому любить.

– Я люблю… – растерялась на миг Болеслава Гордеевна. – Искра, ты прости меня за то, что я так… так долго привыкала к тебе.

– Я хочу, чтобы мы стали одной семьей. – Митя подсказал эти проникновенные фразы Искре, добавив, что, услышав такие слова, бабка точно сжалится над ней и принудит себя полюбить ее (и, следовательно, сделает наследницей).

– Мы уже одна семья! – Миссис Монтемайор заплакала. – У тебя, оказывается, такая немилосердная судьба, девочка моя! Я ведь не знала! Ох… Даю тебе слово: я приложу все усилия, чтобы впредь ты не знала ни слез, ни бед.

Искра не могла забыть о том, какой эффект на всех произвело сотворенное ею наказание для Евы. От нее мгновенно все отвернулись. «Людям очень трудно полюбить кого-то, но легко возненавидеть», – к такому умозаключению пришла она. Идентичного эффекта она решила добиться в случае с Кинг.

Элеттра отныне не представляет угрозу, бабушка больше не отвергает, а, значит, Искра как никогда близка к своей цели. Анхель почти спасен! Вот оно, долгожданное облегчение… то же, что почувствовала Искра, окатив Еву керосином. Это облегчение имело родство с удовлетворением вкусившего крови зверя.

Глава 20

– Она вряд ли узнает тебя, – сказал Бенни, ведя Руди в свое жилище.

– Мне хотя бы просто увидеть ее.

Калли больше недели провела в постели. Болезнь у нее была странная, долгая, сильная. Стресс, переутомление, страх и еще многое-многое… переплелись в одну тяжелую цепь и обвили маленькую, неподготовленную к такой силе безжалостной судьбы Калли, лишили воздуха, сознания, голоса. Бенни, пока мать еще была в больнице, ухаживал за сестрой, таскал на руках в уборную, мыл ее, кормил. Спенсер всё пропадал на кухне, ревя и варя бульоны. «Ну вот, теперь и дочь слегла… Если уж молодые не выдерживают, то что говорить обо мне? Какие все нежные стали! А почему я тогда держусь? Мне ведь тяжелее!»

Руди, едва сдерживая слезы, смотрел на мраморноликую, погруженную в глубокий сон девушку, поглаживал ее снежно-белые, слабосильные ручки.

– Калли… – шептал он.

Сквозь черную пелену сновидения, горячую рябь лихорадки и гулкое биение истомленного сердца Калли удалось разглядеть, расслышать, почувствовать его.

– Руди… – ответила она.

– Кто такой Руди? – донесся до нее теперь уже отчетливый, громкий мужской голос… который не принадлежал Руди.

– Это ее молодой человек, – сказала Мэйджа.

Калли зажмурилась, резко распахнула глаза. Чернота забытья отступила. Прорвался тусклый свет жизни, аромат томатной пасты и сладковатый запах прели от старых половиц. На блеклом полотне пробудившегося сознания Калли начали вырисовываться знакомые черты грубоватого лица. И наконец в нее ударила волна ледяной действительности, и все стало ясно, видно, слышно. У кровати стоял Савьер, он вперился в Калли с подчеркнутым любопытством. Но почему здесь он, а не Руди? Оказывается, прошло три дня после визита Фокса. Но Калли только сейчас удалось узнать его голос и подать свой. Время утратило для нее влияние. Ей казалось, что Руди все еще где-то здесь, что прошло всего несколько секунд, после того как он позвал ее. Это сильнодействующее чувство несовпадения ожидания и реальности стало неким противоядием, что остудило горячие ручьи в кровеносных магистралях, напомнило ритму сердца о том, что он может быть нормальным, растормошило рассудок, вытянуло душу из страны туманных грез. Калли обеспокоенно вертела головой, ища Руди, но его, разумеется, нигде не было. Потом Калли вновь направила воспаленный взгляд на Савьера и почти спокойно спросила:

– Как ты нашел меня?

– Миссис Лаффэрти, поздравляю! Ваша дочь наконец-то пошла на поправку! – вызывающе обрадовался Савьер.

– Калли, солнышко! Какое облегчение… – кинулась мать к дочери.

Мэйджа с Бенни умыли Калли, переодели, напоили успокаивающим сбором и вернули Савьеру, а сами пошли на кухню к Спенсеру, веря, что Калли пойдет на пользу беседа со старым, жутко переживающим за нее другом. Такой вымышленной характеристикой о себе поделился Савьер.

– В Голхэме каждый третий знает, где проживают обедневшие бэллфойерцы, – объяснил Бейтс. – Марта рассказала мне, что с тобой случилось.

– Савьер… прости меня. Я была несправедлива к тебе. Я не должна была так говорить про твою сестру… – Опять внутри что-то надломилось, стоило Калли вспомнить про Марту.

– Эй, прекрати! Иначе снова придется откачивать тебя. – Савьер и правда встревожился, заметив, как Калли стало колотить крупной дрожью. – Я не злопамятный. И я уже давно привык к тому, что люди не доверяют мне.

– Марта очень милая. Так и не скажешь, что вы с ней брат и сестра.

– Да, она умеет очаровывать, – со сдержанной скромностью ответил Савьер, а затем посмотрел в красные, сухие глаза девушки и проговорил вежливо-бесстрастным тоном: – Выздоравливай, Калли. Пора начинать наше дело.

– Так ты пришел ко мне, чтобы предупредить?..

– Нет, что ты? Я очень беспокоился.