неё смотрит – почти робко, с испугом – девушка понять не могла. И сама страшно оробела, когда Карл, не дойдя до неё пары шагов, вдруг слегка поклонился и предложил ей присесть на обитую мягкой тканью скамью вдоль стены.

– Это слишком большая честь, ваша светлость, – пролепетала Клод, наконец осмеливаясь поднять на герцога глаза.

Но что-то в его лице сразу подсказало: Карлу очень нужно поговорить с ней, и он не оказывает милость деревенской девушке, а скорее просит, если не сказать больше – умоляет. Поэтому Клод послушно прошла к скамье и села. Герцогу же Рене поднес небольшой стул с низкой спинкой.

– Мне говорили – ты умеешь пророчествовать, – сказал Карл.

Он всё ещё глядел на девушку так, что она уже не решалась опустить глаза и смотрела в ответ, будто прикованная к герцогу этим взглядом, безо всякой возможности уйти от ответа, или в себя – в привычное, надежное убежище, где летали феи, разговаривали всезнающие деревья и достаточно было закрыть глаза, чтобы даже в самый тяжелый день почувствовать за спиной крылья.

– Я не умею пророчествовать, ваша светлость. Я могу только предчувствовать.

– В этом есть какая-то разница?

– Пророк говорит: «Я знаю», а я могу сказать только: «Мне кажется».

– Однако испанский монах, который давно тебя знает, говорит, что ты делаешь вполне конкретные предсказания о том, кто и когда в вашей деревне родится или умрет. Он лжет?

– Отец Мигель? – выдохнула Клод, чувствуя почему-то радостное облегчение. – Нет, ваша светлость, он не может лгать и говорил чистую правду. Но эти предсказания делаю не я!

– А кто же?

– Возможно наши феи – в Домреми их всегда было немало. Иногда деревья. Они очень много знают про людей. А иногда я слышу голос в нашем церковном колоколе…

– Ты слышишь голос?

– Голоса. Они возникают внутри меня. Некоторые я узнаю, потому что слышу чаще других, а некоторые возникают так редко, что всякий раз слышатся новыми.

Карл, до сих пор сидевший неподвижно на своем стуле, подался вперед.

– Как же это происходит? Расскажи подробнее.

Взгляд его потеплел, словно отпуская её в привычный мир, чтобы девушке легче было вспомнить, и Клод отвела глаза, обращая их в прошлую, почти беспечную жизнь.

– Порой я смотрю на женщину, ожидающую ребенка, и сначала сама себя спрашиваю: «Интересно, кто у неё родится?». А потом как-то быстро начинает темнеть в глазах… В такой момент лучше остановиться и переждать, потому что я становлюсь будто слепая. А потом снова вижу эту же женщину, только через несколько лет, и рядом, например, девочку… Эти видения очень живые, настоящие, и как бы я ни пыталась, я не могу уже представить рядом с этой женщиной мальчика или какую-то другую девочку, потому что всё или исчезает или становится… даже не знаю… как вот эта картина на стене. Плоская и не движется… Так я и узнаю, кто в скором времени родится.

– Где же тут голоса?

– Они говорят мне имя будущего ребенка. Но об этом я никогда не рассказываю… Не знаю почему, но чувствую, что не надо этого делать. Как и тогда, когда вижу печать смерти на чьем-то лице. Такие лица делаются похожими на луну и светятся таким же холодным светом. И мне бывает очень больно… Я слышу, как они умрут – тихо, или в мучениях. Слышу, как будет отрываться от тела их душа… – Клод сморщилась, потрясла головой. – Это очень плохо, потому что слушая, я всё переживаю вместе с ними, а потом болею… Но голоса просят, чтобы я рассказывала – не всем, но некоторым – обязательно! Так им дают возможность покаяться и, возможно, что-то изменить в своих предсмертных муках…

Девушка замолчала, возвращаясь к реальности и робко глянула на герцога – не злится ли? Не смеется?.. Но Карл слушал очень внимательно, не отрывая взгляда от её лица, и задумчиво тёр рукой подбородок.

Притихший за его спиной Рене тоже широко раскрыл глаза, увлечённый рассказом не меньше герцога. Глядя на них Клод удивилась – её впервые так расспрашивали и впервые воспринимали настолько всерьёз.

– А когда случился Азенкур, что ты чувствовала? – тихо спросил герцог.

– Боль и удушье, – ответила Клод. – Я не знала, что где-то сражаются, а просто чувствовала, что во Франции происходит страшное…

Что-то в лице Карла в этот момент вдруг подсказало, что другого такого шанса помочь Жанне у неё не будет, поэтому девушка заговорила быстро и страстно, чтобы не перебили, не заставили замолчать:

– Я и теперь чувствую, что надо спешить! Помощь нашему королю придет только с Жанной, потому что она – истинная Дева Лотарингии! И дух её крепок, и тело!.. Вы убедитесь в этом, когда она сядет на коня! Но потом ей надо как можно скорее ехать…

Девушку не перебивали, но она все равно волновалась, теребила шнурок у ворота, а потом, как будто ища какой-то особенной поддержки, бессознательно вытащила из-за него нательный крестик – очень странный, с короткой, выгнутой поперечиной и навершием в виде большой петли. Клод носила его сколько себя помнила и мало задумывалась о том, почему кресты, носимые другими людьми, совсем на этот не похожи.

– Если хотите, я поклянусь, ваша светлость! Чем скажете, тем и поклянусь! Но Жанна – именно та, которую все ждут! И время её уже пришло!

Клод очень хотелось быть убедительной. Однако, по лицу герцога она вдруг поняла, что тот её совсем не слушает, а только смотрит – опять смотрит этим своим застывшим взглядом – на её руку, зажавшую странный крестик, лишь на мгновение промелькнувший перед его глазами.

– Покажи мне его, – словно охрипнув в одночасье, попросил Карл. – Разве в Домреми надевают такие при крещении?

Огорченная Клод выпустила крестик из руки.

– Он всегда был у меня, – сказала она без прежнего воодушевления. – Матушка говорила, что это память о предках. Наверное остался с той поры, когда семейство моего батюшки имело дворянство… И если крестили меня в Домреми, значит, там такой и надели…

Ей было непонятно, почему в тот момент, когда она заговорила о самом главном, герцог вдруг заинтересовался таким несущественным, таким мелким вопросом – откуда у Клод такой странный крестик?! Она захотела снова вернуть разговор в прежнее русло, но тут Карл повел себя еще более странно.

Тяжело, словно был прикован цепями, он оторвал себя от стула и не столько шагнул, сколько качнулся к девушке…

– Позволь, я посмотрю…

При этом рука его, протянутая к крестику, тряслась как в лихорадке, что изрядно напугало Рене, подскочившего как