А потом пришла злость. Раскаленная, алая, шипящая, разящая паленой плотью, она исторглась из Сардарова сердца, хлынула по жилам, выжигая липкие тенета страха. Боги, какое это чудо — злость! Нет чувства чище, яснее, отчетливей, чем злость! Злость — основа мира, его сердце, его суть, его тайный смысл. Ничто на свете не отрезвляет лучше, не придает больше сил, не подвигает на свершения лучше, чем это бодрящее, единственно истинное чувство!

Повинуясь мгновенному импульсу, Сардар вскочил на ноги, оттолкнув труп какого-то бедолаги. Расправил плечи. Затекшие члены отозвались почти нестерпимой болью, но это породило в душе лишь новую волну злости. Будьте вы прокляты все! Хотите убить? Да сколько угодно! Вот он, во весь рост, идите, убейте, если сможете!

Сардар зарычал, давая выход ярости, эхо ответило дюжиной дюжин злых голосов. Язычки пламени над носиками ламп вздрогнули, будто чего-то испугавшись.

— Ты жив, брат… — донесся откуда-то из темноты слабый стон.

— Лахри? — вскинулся Сардар.

— Он самый, — прошептал писарь. Судя по голосу, ему было совсем худо. — Мы с тобой… живучее крыс, а?

— Ты что-то плох совсем, брат, — озабоченно проговорил Сардар. Он повернулся в ту сторону, откуда доносился голос, и вперил взгляд в темноту, пытаясь определить расстояние до раненого.

— Не чувствую ногу, — пожаловался Лахри, Сардар сделал несколько осторожных шагов на звук. — Вовсе не чувствую, будто ее…

Он умолк. Сардар остановился, прислушиваясь.

— Эй, Лахри. Ты где? Не молчи.

— Прости, — чуть слышно выдохнул парень. — Трудно… говорить…

— Ты не говори, не говори, — Сардар заторопился на голос. — Просто звук какой-нибудь подай. Просто стон, просто чтоб я знал куда идти…

Спустя минуту он наконец нашел Лахри. В полумраке узкое лицо бедолаги напоминало птичье лицо каменного божка — из тех, что и по сю пору иногда находят на разоренных древних кладбищах. Парень и сам походил на птицу, таким маленьким и щуплым он был. Если б не прорывающиеся в голосе первые взрослые басы, его, пожалуй, можно было бы принять за ребенка.

Опустившись на колени, Сардар принялся ощупывать ноги Лахри. Долго искать не пришлось — правая была горяча как печь и ниже колена сильно распухла. Парень тяжело дышал, никак не реагируя на происходящее, и это беспокоило Сардара куда сильнее, чем сама рана.

Крылась ли причина в том, что оба они были из одного племени, душа ли восстала против всех ужасов и потерь, что пришлось пережить, но Сардар вдруг решил, что вытащит парнишку, вытащит во что бы то ни стало. Погибнет сам, но заставит жить этого мальца!

— Ты только в Тень не торопись, — заговорил Сардар. — Не торопись в Тень. Где я найду другого водолея в этом свинарнике! Держись, писарь, слышишь? Клянусь Двенадцатью, я тебя вытащу!

— Я и не тороплюсь… — прошелестел Лахри. — Я не хочу… в Тень…

— Вот и славно, — кивнул Сардар. — Вот и молодец.

Пошарив вокруг, он нащупал шерстяную накидку, оставленную мародерами на одном из мертвецов. Стянув ее, укрыл Лахри.

— Держись, братец, я сейчас. Только осмотрюсь — и назад. Держись, слышишь!..

Лахри едва заметно кивнул.

Крадучись, Сардар выбрался из грота в коридор.

* * *

Дележ добычи затянулся за полночь. Делили азартно, забыв про усталость и треволнения дня, оглашая кухню криками и отборной бранью. Долго спорили, как разложить добро по кучкам так, чтоб ни одна не выделялась. Перекладывали, перетасовывали, рвали друг у друга из рук, зорко следили, чтобы ни одна монетка не затерялась в чьем-нибудь бездонном рукаве. Потом поднялась склока за очередность тянуть жребий. Потом кому-то опять показалось, что добро разложено не равномерно, и все началось заново. Даже Халкын отступился, предоставив своре практически полную свободу действий.

Не участвовал в дележе только Кайсен. Разбитый, униженный и несчастный, исходя ядовитой злобой, столичный чудила, как за глаза называли его другие тюремщики, сидел на полу, привалившись спиной к чурбаку для рубки мяса. Он ненавидел всех в эту ночь. Ненавидел других надсмотрщиков, относившихся к нему как к куче отбросов, ненавидел Халкына, проклятого Халкына, чьей прямой обязанностью было оберегать его, Кайсена, тонкую натуру от посягательств этого сброда, и кто вместо этого больше других выражал непочтение к его благородной особе. Ненавидел всю эту убогую вонючую кишащую крысами дыру, по какому-то идиотскому недоразумению именуемую городом. Город Арисса! Боги смеются всякий раз, когда кто-нибудь произносит эту нелепость!

А еще он ненавидел инородцев. Боги, как он ненавидел инородцев!!! До боли, до спазмов, до судорог, до рвотных позывов! Будто кто-то, собрав всю ненависть мира, всю злобу, что обреталась и в Землях Зодиака, и в презренных окраинах Непосвященных, слепил ее в раскаленный, брызжущий ядом комок и вложил в его, Кайсена, пылкое сердце. Никогда еще Кайсен не испытывал ничего подобного. Казалось, объявись инородец хоть в сотне шагов, издох бы через секунду, его убила бы даже не ненависть Кайсена, а тень тени его ненависти!

Великие небеса, как вдруг стало душно! По спине побежали струйки пота. Кайсен охнул, передернул плечами: пот казался обжигающе, мертвенно холодным. Будто не собственная влага просочилась из пор, а чьи-то ледяные пальцы принялись шарить по коже, что-то нащупывая, выискивая, выведывая потаенные слабые места его тела. Это было жутко, невыносимо жутко. Из горла вырвался короткий тонкий звук, похожий на скулеж. Зазудело в ногах — такое ощущение, должно быть, бывает у застывших на старте бегунов. Бежать! Бежать! Бежать… — зачем?.. куда?..

Лишь огромным усилием воли Кайсен сумел взять себя в руки. Боги, что с ним?! Еще никогда не бывало, чтобы он боялся собственной ярости! Это невозможно. Как можно бояться того, что делает тебя сильнее, того, что заставляет других бояться тебя?!

Пораженный этой мыслью, Кайсен окинул затравленным взглядом пространство вокруг. Что-то изменилось?.. Нет, ничего. Уж точно не кухня. Вот куча барахла, вот орава скотов, собранных из самых низов деревенского одонья, грызется за блестящие цацки. Подключились даже повар и мясник. (При виде этой картины Кайсен вдруг почувствовал, что его сейчас вырвет желчью…) И дыра никуда не делась, дыра, пробитая в старом очаге, уродливое черное пятно, скрывавшее, скрывавшее…

Новая волна! Кайсена буквально подбросило от ужаса. Забыв о боли, он вскочил на ноги и бросился вон из кухни, подальше от проклятого провала, бывшего когда-то очагом.

Как ни странно, черное, пахнущее склепом, похожее на свежевырытую могилу нутро подземного мира успокоило его, своей кладбищенской тишиной подарив умиротворение измотанной душе. Сказать по правде, это казалось удивительным. Да, Кайсен обожал убивать, он делал это со страстью ценителя, со вкусом и изощренностью истинного знатока. Но он никогда не любил посещать места упокоения тех, кого отправил в Тень. Он боялся кладбищ, и всегда обходил их за парасанг.