писатель Дион Хрисостом, великий историк Плутарх, при Адриане удостоенный чести быть наместником Ахайи, Публий Корнелий Тацит. Не поладил Адриан, правда, со знаменитым автором «Жизни двенадцати цезарей» Гаем Светонием Транквиллом. Но их конфликт никак не связан с историческими трудами императорского секретаря, как мы помним, но сугубо с частной, личной проблемой — чрезмерной, надо полагать, галантностью Светония по отношению к Вибии Сабине. Она, правда, была нелюбима Адрианом, но всё равно — жена императора.

Как автор исторической хроники «Олимпиады» и сборников «О невероятном, или Удивительные истории» и «О долголетних людях» прославился либертин Адриана Флегонт. Напомним, что ряд выдающихся исторических сочинений написал Арриан, в том числе «Поход Александра», благодаря чему известны подробности всех завоеваний великого царя, и «Войну с аланами», содержащую сведения об отражении самим Аррианом, бывшим при Адриане наместником провинции Каппадокия, вторжения аланов в пределы Империи. При Адриане творил и Аппиан, давший подробную картину гражданских войн в Риме, приведших к краху республиканского правления, и «Римской истории», где он от души восхвалял могущество Рима.

Современниками Адриана были такие писатели, как Ямвлих, автор романа «Вавилонская повесть», Ксенофонт Эфесский, автор романа «О Габрокоме и Антии».

Что ж, время царствования императора-интеллектуала должно было быть благоприятным для творческих людей. Тем более что он искренне им покровительствовал. Не всем, правда, как мы уже убедились. Как пишет его античный биограф, «особенно близкими были ему философы Эпиктет и Гелиодор, а также — чтобы не называть их поименно — грамматики, риторы, музыканты, геометры, художники, астрологи; но выше всех, как говорят, он ставил Фаворина»[622]. Но именно последнему как раз и не повезло. Хотя он с Адрианом был ну очень осторожен. И кто знает, не счёл ли император сию подчёркнутую осторожность, от окружающих не скрываемую, за особо изощрённое издевательство над собой? Но Фаворин-то уцелел, а вот судьба Аполлодора из Дамаска заставляет вспомнить о гибели трёх великих деятелей римской культуры, при другом императоре-интеллектуале и эллинофиле погибших: Лукане, авторе поэмы «Фарсалия», философе Сенеке и авторе «Сатирикона» Гае Петронии. Расправой над великим архитектором Адриан действительно уподобился Нерону. Ключ к пониманию происшедшей трагедии даёт нам Дион Кассий и его характеристики личных качеств Адриана, связанных как раз с интеллектуальной сферой жизни: «Его отличало неуёмное честолюбие, в силу которого он ревностно предавался всевозможным занятиям, в том числе и самым малопочтенным: так, он увлекался ваянием и живописью и говорил, что ни в делах войны и мира, ни в делах, относящихся к обязанностям императора или частного человека, нет ничего, в чём бы он не разбирался. Людям, конечно, от этого не было никакого вреда, однако его безмерная зависть ко всем, кто выделялся в какой-нибудь области, стала для многих причиной немилости, а для многих других — погибели. Ибо, желая всех превосходить во всём, он питал ненависть к тем, кто в чём-либо достигал превосходства»[623].

Да, конечно, Адриан был человек «в высшей степени преданный музам» или «в высшей степени образованный человек». Служил он, правда, не всем девяти музам. Талия, Мельпомена и Терпсихора были ему чужды, ибо не выступал он на сцене, подобно Нерону, и не танцевал, подобно Калигуле. Но надо помнить, что людям творческим ревность к более успешным коллегам по роду занятий очень даже свойственна. Круг интеллектуальных интересов Адриана был слишком широк, чтобы в каком-либо одном виде искусства он мог достичь совершенства. Его справедливо было бы назвать блистательным дилетантом. А он-то в каждом виде творчества желал быть первым. И ведь не так, как некогда Нерон, способный удовольствоваться льстивыми похвалами, незаслуженно присваиваемыми победами в состязаниях, звучными и восхитительно ладными аплодисментами. Адриан реально желал быть лучшим. Не будь он императором — испытал бы множество огорчений. Но, будучи цезарем, — имел возможность огорчать других. Пусть и несправедливо. Увы.

Если верить Диону Кассию, то не один Аполлодор из Дамаска из творческих людей лишился жизни, то ли надерзив, то ли не угодив Адриану. Да, Аполлодор издевался над художественными талантами Адриана: ступай, рисуй свои тыквы. Да, подвергнув критике план храма Венеры и Ромы, он уязвил Адриана-архитектора и скульптора. Но это для императора не оправдание.

Такая нетерпимость Адриана к людям, очевидно более талантливым, и есть доказательство его дилетантизма, пусть порой и блистательного в интеллектальной сфере. Но была сфера, в каковой его претензии на исключительное знание её и понимание действительных задач, подлежащих непременному решению, а также, что главное, владение методами этих самых предстоящих решений, были вполне справедливы. Это, безусловно, сфера государственного управления. Здесь Адриан прекрасно понимал, в чём в настоящее время нуждается Римское государство, и знал, какие решения для этого будут наилучшими. Здесь с ним никто не мог соперничать. И даже не потому, что императором был только он. Адриан реально лучше всех в Империи знал её проблемы и видел пути их решения.

Одним из таких назревших вопросов, стоявших в ту пору перед высшей властью Империи, была необходимость постепенного упразднения особо привилегированного статуса Италии. В эпоху Республики такое различие выглядело естественным: есть собственно римская метрополия, где почти всё население — римляне (после Союзнической войны 90–88 годов до Р. Х. это так и было), и есть завоёванные территории с покорённым населением — провинции. Доходы с них должны обогащать Италию и её столицу. Благосостояние провинций — это не предмет первоочередных забот высшей власти. Конечно, ими следует управлять так, чтобы там не происходили мятежи. Наместники не должны вести себя подобно печально знаменитому Гаю Верресу, чьё ужасающее управление Сицилией беспощадно изобличил Марк Туллий Цицерон. Уже Гай Юлий Цезарь, завоевав в пятилетней гражданской войне единоличную власть в Римской державе, стал вводить в сенат представителей недавно покорённых народов, что немедленно, кстати, вызвало неприязненную реакцию римских граждан. По словам Светония, «в народе распевали так: „Галлов Цезарь вёл в триумфе, галлов Цезарь ввёл в сенат. Сняв штаны, они надели тогу с пурпурной каймой“»[624]. Август утвердил Pax Romana — Римский мир — не для одних римских граждан, но для всего населения Империи. Это, однако, не помешало германцам изгнать римлян из земель между Альбисом и Рейном, а паннонцам и далматинцам поднять такой гражданский мятеж, что тот же Светоний сопоставлял паннонскую угрозу с пунической времён Ганнибала[625]. Тиберий в отношении провинций вёл себя благоразумно. Подавляя быстро и решительно любые мятежные проявления, он заботился о благополучии и процветании всей Империи, не выделяя чрезмерно Италию, пусть она и пребывала на особом положении. Процесс выравнивания статуса имперских территорий шёл двусторонне: с одной стороны — улучшалось положение в провинциях, дабы тамошнее население ощущало себя не покорённым, но вполне благополучным,