целью – служить. Ты решила выйти из очерченного для тебя круга. Думаешь, из-за Родики ты попросила отставку? Из-за нее ты тут? Это часть старой тебя. Ты себя по кускам тянешь, но все равно разваливаешься. Хватит. Твой потенциал исчерпан.

Падаю на землю, и ее руки мгновенно сжимаются вокруг моего горла.

Щупальца. Тентакли. Они заполняют вторую реальность, но еще раньше они прошли через мое сознание.

Все, что началось в моей жизни, было с ее слова и согласия. Почему я не поняла, что Шимицу никогда меня не отпустит? Слишком далеко простерлась ее хватка.

– Ты понимаешь, что твое дело – просто черная работа во имя чего-то большего? Клиника получила из культа максимум. Он больше не нужен. Слишком опасно и затратно… Теперь в их руках сыворотка начала нового рождения. Новак искал двери для исполнения желания, а мы – ключи. Кто пришел к финишу первым? Никому не нужны его фокусы. Михи был последней жертвой. Больше не требуется. Значит, и тебе пора на покой. Господи, как же я дорожила тобой… Твоей болью, – вокруг становится темнее, и ее слова доносятся как из-под толщи воды. – Источником почти бесконечной силы, которую ты аккумулировала из ненависти. Но вот та съела тебя почти до дна, и теперь пора нам попрощаться…

Шимицу не может прекратить говорить. Это особенность человека, знающего истинные имена всего сущего.

Но вокруг меня по-прежнему мир, полный открытых глаз. Родика рисовала это. Кого не видно.

Подменыши, не сумевшие вырваться из ритуала.

«Вели играть…» – шипит откуда-то голос Новака.

Санда с петушиным пером в волосах стоит за спиной Шимицу и ждет приказа.

«Так сыграй…» – звучит на задворках слабеющего рассудка, и вдруг разносится мелодия.

Я не могу сложить ее в ноты, ибо таких нет в природе.

Не могу и описать словами, ибо это то, что вне меня.

Но крысолов заиграл, и дети выглянули из тайного укрытия. Они ловко взбираются по распростершимся щупальцам и окружают Шимицу. Маленькие ладони вцепляются в нее, хотя она пока не понимает, что они уже вокруг.

Дети Вальденбруха, отринутые, брошенные, никем не подмененные, жаждут справедливости. Они нанизываются на мелодию крысолова как на нить.

Медленно я сажусь, все еще ощущая пальцы Шимицу на моем горле.

Дети Вальденбруха тянут ее к земле. Она мечется в ярости, и ее глаза широко раскрыты. Теперь она их видит. Я утянула ее на другую сторону, и ей страшно от правды.

– Что… что это… как это произошло? – она отбивается от них, но я вижу, как слабеет тень гигантского спрута на стене. В какой-то момент она вскидывает веки и кричит мне: – Останови их! Ты же можешь!

Ее дикий крик захлебывается под их серыми ладонями. Она исчезает под ними полностью. Это помещение становится месивом копошащихся детских тел. Я стою над морем рук, чувствуя странную уверенность и незнакомое ощущение абсолютной власти.

Внезапно взор фокусируется на высокой фигуре в проходе, и я ловлю холодный взгляд любопытных глаз. С неподдельным интересом Новак наблюдает за тем, как Шимицу раздирают сотни мертвых подменышей, живущих на обратной стороне Вальденбруха. Вдруг мне кажется, что он ждал этого много лет.

Я упускаю момент, когда он уходит. Колыхание детских тел прекращается, и они отходят по углам, сливаясь с тьмой. В воздухе стоит непередаваемая атмосфера их насыщения. На останки Шимицу не стоит смотреть.

Санда-крысолов отводит от губ дудку и кланяется мне. Мы завершили то, что начали.

И стали единым целым.

Mysterium Iniquitatis[27]

Мариус

Колкий, морозный воздух ранил легкие. Мариус не знал, сколько прошло времени, но вопреки боли в грудной клетке не мог остановиться. Ему казалось, что он еще не оторвался. Лес не заканчивался. Хотя это должна быть всего лишь небольшая роща на территории больницы.

Реальность преломилась в тот момент, как они пролезли сквозь эту дыру, точно та была не под забором, а меж мирами. Или же это просто проклятое время суток…

Вокруг должен быть другой мир, и пересечь границы этого морока можно было, только выпрыгнув каким-то немыслимым образом из себя. В какой-то момент он решил просто закрыть глаза и бежать, не видя пути.

В ушах колыхалось собственное сбивчивое дыхание.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

«Хватит дурить меня, – разозленно подумал он. – Реальность может быть только одна…»

Но окружающий мир с ним не соглашался. Этому не было конца.

Подмогу тоже уже не вызвать. Впопыхах он уронил телефон, и по экрану расползлись радужные полосы.

Внезапно из тумана резко проступило очередное дерево – голый ветвистый дуб. Оказавшись рядом, Мариус потерял ощущение земли под ногами.

Он едва не ткнулся носом в чью-то развороченную брюшную полость. Ноги человека слабо подрагивали, сигнализируя, что тот еще жив. В немом ужасе Мариус поднял голову.

Это был Александр. Его руки терялись в тумане, но их что-то крепило к дереву. По запястьям сбегали тонкие темные струи. Он смотрел на него сверху, все еще живой, слезящимися глазами, которые о чем-то молили.

В этой чертовой мгле обитали только одни существа, способные на такое. И это тоже сделали дети. Мариус ощущал паралич. Они были здесь совсем одни, и тишина казалась чудовищной.

– Н-н-н-у, пожалуйста, – выдавил Полетаев. – Не оставляй.

Господи, как же он цеплялся за жизнь, даже с вывернутыми наружу кишками… Решившись на эту авантюру, Мариус обрек и Луку, и этого несчастного.

– Прости.

Он закрыл глаза и отступил. Сквозь нахлынувший туман послышался вой или плач. Но у Полетаева не было шансов. В глубине души хотелось выстрелить в его голову и прекратить эту пытку. Но он мог только уйти.

«Это ты тоже должен? А кому?»

Медленно Мариус побрел дальше, пребывая в вакууме. Вокруг него тянулось призрачное эхо колокольчиков – единственного звука в этом лабиринте безумия. Ладонь уперлась в одно из деревьев, чья кора обрела очертания недоброй гримасы.

«Чем черт не шутит…»

Эта вещь на красной ленте была из другого мира и повешена кем-то живым. Для живых.

Замерзшие пальцы онемело провели по ней, и колокольчик издал приглушенный перезвон. Ничего не произошло. Стоило ему развернуться, как он споткнулся обо что-то и упал в кучу сырой листвы и иголок.

Из груди вырвался вздох облегчения.

Перед ним возвышался ветхий амбар, а за ним вырисовывался угрюмый корпус клиники. Мариус перевернулся на спину, все еще тяжело дыша. Звезд над головой не было, в небе просто выключили свет.

Слух привлекли звуки приглушенной речи. С трудом он оторвался от земли и похромал вдоль стен амбара. Неподалеку от него на полене торчал живой