— С каким-то мальчишкой-кавалергардом. Завтра утром.

— Но причина?!

— Наш журнал. Мой, если точнее. Его глубоко оскорбили некоторые слова.

— Кто он по гороскопу? — Степан издал нервный смешок, услышав, насколько глупо прозвучал вопрос.

— Нет, дело не в гороскопе. Его возмутило описание пожара в Париже. Русский язык он не знает, но нашёлся доброжелатель, и юнец счёл себя оскорблённым.

— Он француз?

— Разве неясно я выразился?

— Как его имя?

— Представился как Жорж Дантес.

— Как?!!

— Твой крик указывает, что имя тебе знакомо, — с любопытством заметил Пушкин. — Что-то можешь сказать о нём?

Степан почувствовал дрожь.

«Не может быть, — замелькали мысли, — Дантес и дуэль. Так рано! Неужели реальность так сопротивляется изменениям? Нет, нет, нельзя допустить их дуэли. Только через мой труп.»

— Чем это он тебя так пугает?

— Вы не должны драться с ним.

— Почему же? Он бросил вызов так, что не оставил мне выбора.

— И вы согласились?

— Разумеется.

— Но где она произойдёт?

— Дуэль? На Чёрной речке. А что?

Степан стиснул зубы, чувствуя, как покрывается холодным потом. Пушкин ждал.

— Интуиция, — прошептал Степан. — Вы ведь доверяете интуиции?

— О, да. Но только своей. И она молчит.

— Зато моя просто вопит. Вы не должны с ним драться. Это опасно.

— Об этом следовало думать раньше. Но даже и так — что же теперь, не жить?

— Я должен присутствовать.

— Ну да, я ведь о том и говорю. Ты не ответил, где и при каких обстоятельствах слышал об этом Жорже. Или видел.

— Да нет, не видел. Слышал, как один офицер кавалергардского полка хвастался другому, какой ловкий стрелок их новый товарищ.

— Умение лгать не относится к числу твоих достоинств, Степан.

— На каком расстоянии вы собираетесь стреляться?

— Но мы не будем стреляться вовсе. Я выбрал шпаги.

— Как?!

— Разве я не ответчик в этом деле? Выбор оружия за мной. Логично, что я предпочёл клинок. При всей своей пылкости, юноша заслуживает урока, а пуля его не даст.

«Если всё обойдётся, поставлю тысячу свечей тебе, боженька, — подумал Степан, — и ещё тысячу, если больше не будет вызовов.»

Ночью никто из них не спал. Пушкин приводил дела в порядок — писал завещание, распоряжения и прощальные письма, как полагалось и служило приметой «чтобы не пригодилось». Около полуночи он закончил, собрал всё и уехал к себе, посмотреть на жену с детьми. Там уже знали о предстоящем событии — слухи подобного рода всегда распространялись очень быстро, и Наталья ждала мужа. Степану не спалось от волнения. Ему пришло на ум, что Дантес может использовать кольчугу и нужно непременно не допустить этого. Затем он обратился к себе, к воспоминаниям о том, как оказался в прошлом — вариант с прошлым привлекал его больше варианта с параллельным миром, не говоря уже о прочих, — как легко признал реальностью своё новое тело и положение участника необыкновенного путешествия. Как сразу поверил, что это не розыгрыш, как был ошарашен, узнав, в теле чьего крепостного оказался, — больше, чем от всего остального. Как вообразил себя избранным волей провидения... И как теперь по причине его оплошности всё может выйти хуже, чем было бы.

***

Секунданты уже были на месте и запыхались, утаптывая снег. Обыкновенно они прибывали вместе с главными участниками событий, но на сей раз ввиду не лучших погодных условий допустили отступление от правил.

— Стрелялись бы, как все, было бы проще, — проворчал Данзас, тяжело дыша, — снегу больше, чем по колено. Сюда бы взвод солдат не помешал.

— Ворчите, Константин Карлович?

— Как не ворчать! Умаялся.

— Я бы помог с удовольствием, но вынужден мёрзнуть. Как и всегда — везде есть недостатки.

Секундант противника, атташе французского посольства, сам молодой человек немногим старше Дантеса, сохранял на лице приветливость, но не нужно было гадать, чтобы понять — он тоже не в восторге. Слугам доверили держать факелы и освещать место — было ещё темно. Врача, немца Кляйна, привлекать к топтанию снега не казалось разумным, он был занят проверкой своих инструментов, в итоге место для поединка не успели подготовить вовремя.

Дуэлянты терпеливо ждали, незаметно наблюдая друг за другом. Примирение будет предложено, но оно невозможно — каждый их них понимал. Корнет проявил чрезмерную грубость и должен был поплатиться за это. С позиции Дантеса всё обстояло ровно наоборот. Какой-то писака вздумал посмеяться над Францией - стране чести и доблести! Он заткнёт ему рот. Да и есть ли способ лучше заявить о себе в новой среде, как не дуэль за правое дело? Выбор противником шпаг если и смутил корнета, то лишь самую малость. Фехтовал он отменно, владея холодным оружием почти столь же ловко, как огнестрельным.

Степан молча стоял рядом с Никитой (они помирились, но практически не разговаривали), рукой грея в кармане небольшое зеркальце. Как утопающий хватается за соломинку, так и он, не зная, что придумать, решил в удачный момент ослепить противника Пушкина солнечным лучом. Что солнца нет и не предвидится, не пришло ему в голову — по одному лишь этому можно было судить, в какой растерянности мыслей он находился. Всё идеи предотвращения дуэли, приходящие в его голову накануне, отбрасывались одна за другой, как никуда не годные и ведущие к ещё худшим последствиям. Оставалось надеяться и наблюдать.

Наконец всё было готово и ритуалы соблюдены. Примирение предложено и отклонено. Правила — до того, как кто-то не сможет продолжать бой, — озвучены, оружие измерено. Противники разделись до рубах и встали в позиции.

Первый же выпад Дантеса пустил Пушкину кровь, оцарапав плечо. Почти сразу тот отквитался, задев противнику бок. Степан, чьи знания о фехтовании основывались на кинематографе, никак не ожидал такого бурного начала. Со всё возрастающим изумлением и страхом он, как и прочие, наблюдал за поединком. Поединок был совершенно не зрелищен. Любой выпад или парировался, или достигал цели, но мастерство дерущихся не давало ни одному из них поймать на лезвие тело противника при взаимном сближении, принудив довольствоваться всё более многочисленными уколами и порезами. Рубахи краснели — при том, что серьёзных ран нанесено не было.

— Me apud vos recipite! * — внезапно выкрикнул француз, делая выпад. Правила дуэли на холодном оружии допускали, хотя и не приветствовали,