— Отлично, — согласился Верховский. — Я тоже люблю.

Встретились они не во дворе, а на углу Суворовскогопроспекта и Таврической улицы — Далила пошла ему навстречу. Они, несговариваясь, прогулочным шагом направились по Таврической к музею Суворова.

Говорили в основном о погоде. Остановились, постоялинапротив музея и, опять не сговариваясь, зачем-то перешли через дорогу к оградеТаврического сада.

Смущены были оба, разговор шел все о той же погоде —«захватывающая» тема, особенно в Петербурге, где привыкли не обращать вниманияна капризы природы.

На углу Таврического сада снова остановились, еще постояли —Далила никак не могла начать, а он ни о чем не спрашивал.

И потопали по Кирочной к станции метро «Чернышевская».Далилу ноги туда вели: она шла привычным маршрутом от своего дома к тетушкеМаре.

«А почему Верховский сюда пошел? — гадала она. — Собиралисьже гулять по Таврической, а он вдруг на Кирочную свернул».

Далила злилась на свои пустые, даже глупые мысли, на своюболтовню о дожде и тумане, на то, что не может собраться с духом. Он злилсятолько на робость, которая заставляла говорить о погоде. Так и шли, мучимыенелепостью ситуации: взрослые занятые люди, встретились в центре Питера в шестьутра…

Чтобы поболтать о погоде.

Он:

— А в прошлом году, помнится, в эту пору был страшный туман.

Она:

— И в этом году туманов хватает.

Он:

— На завтра, вроде бы, синоптики обещают нам прояснение.

Она:

— Хорошие обещания редко сбываются.

Он:

— Смотря кто обещает.

Она:

— Все синоптики врут.

Он:

— Ну уж врут. Ошибаются.

Вдруг Далила подумала: "Стоп, это уже не о погоде. Явнопрослеживается подтекст, за нас говорит подсознание. Но о чем идет разговор? Яна него нападаю, а он меня успокаивает? Похоже.

Но из этого следует, что он не чувствует за собой тяжелойпостыдной вины. Его терзает нечто другое, не совесть".

Эта мысль вдохновила Далилу: она наконец решилась и задаласвой вопрос.

— Почему вы не сразу обратились в милицию, а преждевстретились с Мискиным? — спросила она, мучительно ожидая, что он начнетотпираться.

Но Верховский не отпирался. Он остановился, твердо взялДалилу под локоть и, глядя ей прямо в глаза, признался:

— Я струсил.

Против воли она поправила:

— Вы испугались.

Он зло потряс головой:

— Нет, именно струсил.

— Как это было? — цепенея, спросила Далила.

Верховский отпустил ее локоть, шумно вздохнул и, вновьустремляясь по Кирочной, начал свой страшный рассказ:

— Маша мне позвонила и попросила срочно приехать. Я сослалсяна занятость. Тогда Маша потребовала…

Он запнулся, потряс головой и поправился:

— Да нет, пригрозила: «Или ты приезжаешь, или я немедленноухожу из дома. Я хочу сделать серьезное заявление». Заявлений в последние днихватало, но деваться мне было некуда. Я поехал домой. Готов был к чему угодно:к ссоре, к скандалу, но Маша лежала в луже крови. Вы не представляете, как этоужасно!

Я смотрел на родную сестру, на свою «мышку-малышку», иповерить не мог: лужа крови, бледное удивленное лицо, неестественно вывернутаярука…

Он содрогнулся и замолчал.

Далила пожалела Верховского и продолжила за него:

— На какое-то время вы выпали из реальности, а потом, когдавернулись в нее, осознали, что обвинить в убийстве могут и вас.

Он вздохнул:

— Вы правы, у меня не было алиби. С утра мотался по городу,по делам. В машине я был один.

Далила ему все больше и больше верила.

«Если Андрей Машу не убивал, значит, нет смысла пытать егопистолетом, подкинутым Мискину», — решила она И все же спросила:

— А с какой стороны вы сели в машину к Борису?

— Сел рядом с ним, на переднее кресло, а что? Почему вас этоинтересует? — удивился Верховский.

Далила не ответила, а задала новый вопрос:

— Вы долго с ним разговаривали?

— Нет, недолго, минут десять от силы.

— И Мискин не выходил из машины?

— Конечно, не выходил. Я все ему рассказал про Машу. Про то,как она мне позвонила, как я злой ввалился в квартиру, как увидел там ее в лужекрови…

Я был жутко напуган, весь трясся, даже не помню, что нес.

— Вы первым попросили Бориса об алиби или он вас попросил?

Верховский вздрогнул:

— Об алиби? Нет. Я его не просил. Мне тогда было совсем недо алиби. Это он мне сказал, что я попадаю под подозрение, что мне нужно алиби.

— Зачем же вы ему позвонили?

Он задумчиво пояснил:

— Мне было страшно. Даже нет, то был не страх, а что-тодругое, намного хуже. Руки, ноги, все тело вышло из повиновения, все дрожало вкаком-то странном ознобе, в голове невесомость, сумбур. Это был…

Нет, не знаю, что это было.

— Это был ужас, — подсказала Далила.

Верховский благодарно кивнул:

— Да, я не мог оставаться один. Рядом с ней. С моей Машей. Свот такой, неживой. Я не мог взять себя в руки, не мог себя пересилить. Япросил Мискина поехать со мной, но он заплакал и отказался. Борька Мискин дажев детстве не плакал. Я его пожалел, сразу пришел в себя и сказал, что необижаюсь, что все понимаю. После этого мы расстались и увиделись только наМашенькиных похоронах.

Далила вздохнула c большим облегчением:

— Выходит, Мискин сам вам алиби предложил?

— Да, он признался, что алиби нет и у него. Мы решилисказать, что все это время не расставались. Позже к нам присоединилисьостальные друзья. Все, кроме Замотаева. У Пашки алиби было, он на складе товарпринимал.

— Я знаю, об этом сказано в отчетах вашего детектива. Апочему, обнаружив труп Маши, вы бросились именно к Мискину? Почему не кХренову? Не к Кроликову? Не к Замотаеву? Ведь с Павлом вы всегда были особоблизки.