эмигрантов", лицензировав, по выражению Шамы, "полицейское государство". За ними последовали те представители духовенства, которые предпочли папу нации в качестве духовного лидера. В июле 1790 г. Национальное учредительное собрание наложило на католическое духовенство клятву политической лояльности и, приняв гражданскую конституцию, превратило тех, кто присягнул на верность, в наемных чиновников революции. Почти все прелаты, заседавшие в собрании, отказались принести присягу. Большинство священников также отказались и вместе с прелатами покинули собрание. В целом по Франции от присяги отказалось чуть менее половины всех священнослужителей. Дойл называет введение присяги одним из "поворотных моментов" революции и "серьезной ошибкой", поскольку она впервые заставила граждан заявить о своей поддержке или несогласии с новым политическим порядком. Хотя те, кто отказался принести присягу, "заклеймили себя как не присягающие", им, как это ни парадоксально, было предоставлено право "отвергать дело революции". Такая "свобода отказа" была, конечно, нарушением руссоистских принципов, и это добровольное исключение из национального сообщества было впоследствии крайне болезненным. Последующее законодательство, например, ограничивало исполнение религиозных обязанностей теми, кто присягнет на верность революции; закрывало монастыри и "учительские и благотворительные ордена"; предписывало высылать отказных священников; запрещало публично выставлять распятия и кресты; запрещало звонить в церковные колокола, носить церковную форму и проводить религиозные шествия.

Хотя их конечная судьба, возможно, была предрешена с самого начала, жирондисты сами способствовали своей гибели, пытаясь совместить создание либерального режима с хотя бы риторическим соблюдением требований народной демократии. С одной стороны, они стремились сохранить роль короля в новом правительстве, а когда Людовик XVI оказался не готов принять эту роль, пощадить его жизнь. Эти попытки жирондистов сохранить некое подобие центральной власти вне законодательного органа были, по крайней мере, в определенной степени несовместимы с их поддержкой экспорта революционных идеалов через войну, поскольку военная мобилизация требовала обращения к народным (республиканским) настроениям. Несмотря на то, что ведение войны, в свою очередь, требовало политического единства, жирондисты были вынуждены нападать на монтаньяров-якобинцев и парижских санкюлотов по вопросам, которые, по сути, являлись фундаментальными вопросами управления. Когда война началась, противоречия между либеральным режимом и концепцией "Всеобщей воли" как легитимирующей связи с народом были обнажены для всех. Монтаньяры были слишком готовы к нападению.

 

Казнь короля

 

20 июня 1791 г. Людовик XVI и его семья попытались покинуть Францию, но были задержаны недалеко от французской границы. Когда 25 июня его привезли в Париж, народ стихийно уничтожил королевские символы по всему городу.

 

Чтобы предотвратить нападения на самого короля, парижские депутаты "расклеили по всему городу плакаты" с обещанием, что "те, кто будет аплодировать королю, будут проткнуты штыками, а те, кто будет оскорблять короля, будут повешены". 24 июня клуб "Кордельеры" привел к собранию около 30 тыс. человек и вручил петицию с требованием либо сместить короля, либо провести общенациональный референдум для определения его судьбы.194 Хотя король оставил после себя документ, осуждающий революцию и все ее дела, Национальное учредительное собрание отказалось сместить его. 14 июля, когда граждане праздновали День взятия Бастилии на Марсовом поле, комиссия, назначенная для расследования его гибели, объявила, что Людовик был похищен против своей воли и должен быть освобожден от ответственности за то, что большинство населения считало изменой. На следующий день представители клуба "Кордельеры" попытались вручить петицию с требованием проведения всенародного плебисцита по вопросу о низложении короля, но охрана не пустила их в Национальное собрание. Робеспьер вышел из зала и сказал им, что они опоздали, так как депутаты уже приняли решение снять с короля ответственность за его выезд в Варенн. Председатель собрания жирондист Шарль Ламет прислал письменный ответ, в котором оспаривалось само право парижан на массовые выступления на улицах. По словам Израэля, Ламет прямо противоречил их утверждению о прямой демократии: толпа представляла лишь волю горстки людей, а не волю Франции. Согласно Конституции, только Собрание представляет волю народа. Собрание не должно подчиняться им, а действовать согласно своей воле. Коллективные петиции были незаконными, а их действия - мятежными. Хуже того, они, разрешив горстке интриганов манипулировать ими, превратили Париж - город интриг - во врага всей Франции.

 

Через два дня, 17 июля, тысячи демонстрантов собрались на Марсовом поле, чтобы подписать петицию с требованием к Национальному собранию сместить Людовика XVI с престола. Собрание проходило спокойно, пока под столом, где подписывалась петиция, не были обнаружены два человека. Полагая, что это полицейские шпионы, чиновники попытались перевести их в одну из парижских тюрем для обеспечения их безопасности. Однако толпа захватила людей и попыталась их повесить. После того как веревка оборвалась, их убили, тела расчленили, а органы нанизали на пики и выставили на всеобщее обозрение. Затем появился Лафайет с отрядом Национальной гвардии и попытался восстановить порядок на месте подачи прошения.

 

Однако гвардейцы открыли огонь по демонстрантам после того, как те забросали их камнями, и убили несколько человек.

Освободив короля от ответственности, большинство депутатов прагматично пришло к выводу, что Франция должна иметь короля. Исходя из этого, если бы Людовик XVI был свергнут, то на трон пришлось бы посадить кого-то другого. Если бы это был его малолетний сын, то пришлось бы назначить регента, и, кто бы это ни был, он был бы не так полезен, как царствующий государь, для ратификации новой конституции, которую разрабатывало собрание. Если бы это был один из реакционных братьев Луи, то на трон сел бы контрреволюционер, и отказ от конституции был бы практически гарантирован. Если бы это был Луи Филипп, сторонник революции, то престол перешел бы к человеку, которого депутаты считали беспутным и непостоянным. Несмотря на его явную антипатию к революции, депутаты надеялись, что Людовика XVI удастся склонить к сотрудничеству. В любом случае, он оставался лучшим из множества плохих альтернатив. Поэтому собрание сделало вид, что его похитили.

Примерно через два с половиной месяца, 14 сентября 1791 г., Людовик явился в Национальное учредительное собрание и принял уже готовую конституцию, поклявшись "поддерживать ее внутри страны, защищать ее от нападений из-за границы и использовать все средства, которые окажутся в моей власти, для ее верного исполнения". В течение следующего года корона более или менее сотрудничала с революцией по большинству вопросов, но королевская семья также тайно общалась с соседними монархиями, замышляя иностранную интервенцию, которая могла бы привести к возврату к старому режиму. Хотя почти все подозревали, что лояльность короля и его семьи по отношению к революции серьезно подорвана, активисты из числа парижского народа оказались в наиболее выгодном положении, чтобы воспользоваться этими подозрениями. 10 августа 1792 г. парижский народ