учредительное собрание единственным выразителем общей воли нации и доминирующим институтом в правительстве. Хотя король все еще мог откладывать принятие законов, и хотя шесть лет были вечностью во время революции, Национальное учредительное собрание быстро развивало понимание разработки конституции, которое закрепляло за собой нечто похожее на абсолютную власть. Многие члены собрания теперь считали, что оно обладает полным и абсолютным правом переделать все французское государство, включая вопрос о том, должна ли быть монархия. Кризис 5-6 октября, когда народ пошел на Версаль и вернул короля в Париж, привел эту новую теорию в соответствие с политической практикой. С этого момента и до завершения работы над новой конституцией, ратифицированной 3 сентября 1791 г., ассамблея создавала структуру правительства по частям. В этот период большинство политических решений принималось бессистемно, что подчеркивало противоречие между более или менее демократической ассамблеей (все еще скомпрометированной присутствием сотен дворянских и клерикальных депутатов) и монархом, который, хотя теперь почти лишенный легитимности, осуществлял большую повседневную власть над делами правительства.

Еще одну проблему представляло само население. Несмотря на то что Декларация прав предоставляла полное политическое равенство всем гражданам, депутаты создали избирательную систему, которая резко ограничивала избирательные права.

 

В то же время большинство депутатов считали, что массы еще не способны правильно отличать интересы народа от собственных интересов и поэтому не могут ни действовать добродетельно, ни распознавать добродетель в тех, кто может представлять их интересы. Однако большинство депутатов считали, что народные массы еще не умеют правильно отличать интересы нации от собственных корыстных интересов и поэтому не могут ни поступать добродетельно, ни распознавать добродетель в тех, кто может представлять их в собрании. Избирательные права по новой конституции предоставлялись только тем, кто был готов к этой ответственности; для них политическая практика должна была отточить понимание добродетели.

При таком понимании временные ограничения избирательного права не совсем противоречат теории Руссо. Хотя эти ограничения казались несовместимыми с концепцией добродетели как врожденного качества простого человека, которое неизменно проявляется в политических действиях, депутаты могли объяснить отсрочку в предоставлении избирательных прав затянувшейся социальной коррупцией старого режима. Революционная социализация и воспитание впоследствии очистят народ от этой порочности и позволят проявиться в политике его врожденным добродетелям. По крайней мере, некоторые приверженцы принципов Просвещения ожидали, что это очищение займет много времени. Сторонники Руссо предполагали, что этот период будет гораздо короче, а впоследствии и вовсе отсутствовать. Хотя Декларация прав человека и гражданина украсила преамбулу конституции 1791 г., созданная ею система управления была компромиссом, который не устраивал практически никого. С одной стороны, депутаты, выступавшие за республику, в которой не было бы места монарху, тем не менее, очень неохотно открыто выступали против созданной конституционной монархии. Их число неуклонно росло вместе с их недовольством. С другой стороны, конституционная монархия, возведенная Консти-туцией, наряду с ликвидацией дворянских привилегий и титулов, оттолкнула тех депутатов, которые предпочитали возврат к старому режиму. Прагматизм для них был так же неприемлем, как и для республиканцев. После многообещающего начала с Декларацией прав Национальное учредительное собрание в итоге создало государство, которое мало кто мог поддержать. Ни любимая, ни почитаемая, "Конституция 1791 г. так и осталась бумажкой, представляющей интерес скорее для ученых и экспертов, чем для народа". Когда 14 сентября Людовик XVI предстал перед собранием, чтобы дать свое согласие на принятие новой конституции, депутаты отказались встать, как того требовал королевский протокол. Когда король заметил, что все они остались сидеть, он прервал свою речь и неловко сел сам. Его явное смущение подтвердило, что социальная база монархии несовместима с руссоистской установкой на отмену корысти и ликвидацию социального неравенства.

 

Попытка создания французского революционного государства

 

При других обстоятельствах Декларация прав человека и гражданина могла бы придать французскому революционному государству трансцендентную социальную цель. И как бы ни относились к выборам депутатов в Генеральное собрание (ныне Национальное учредительное собрание) как к проявлению демократии, не было сомнений в том, что народ добровольно и с энтузиазмом согласился с этой декларацией. Однако этого было недостаточно, чтобы объединить эти элементы в новое государство по двум причинам. Во-первых, конституционная монархия, созданная в соответствии с конституцией 1791 г., противоречила принципам, провозглашенным в декларации, и тем самым фатально подрывала претензии правительства на власть. Не помогало и то, что сохранение королевской власти было прагматичной уступкой реалиям власти. Во-вторых, не было доминирующей революционной партии, которая могла бы убедительно внедрить принципы этой декларации в организацию и политику нового государства путем навязывания последовательной политической программы. Эти проблемы были явно взаимосвязаны. С одной стороны, сохранение монархии отчасти объяснялось отсутствием дисциплинированной революционной партии. С другой стороны, отсутствие дисциплинированной революционной партии отчасти объяснялось сохранением институциональной власти монархии.

Но сами по себе эти факторы не могут объяснить неспособность соединить трансцендентную социальную цель и согласие народа при создании нового государства. Фактически во Франции существовали две революционные фракции, которые совершенно по-разному представляли себе, что означали бы широкие декларации Декларации прав человека и гражданина, даже если бы монархия не занимала один из углов политической сцены. Эти фракции базировались главным образом в нескольких инкарнациях Национального собрания, хотя у них были и сторонники в провинциях (последние были особенно развиты у якобинцев). Несмотря на наличие этих сторонников, национальное законодательное собрание было местом, где эти фракции вели дебаты, соперничали и развивались. Иногда я обсуждаю жирондистов (также часто называемых бриссотинцами) и якобинцев как политические партии. Однако они не были формально организованы, а их видимые члены часто вели себя и голосовали как недисциплинированные фракции.

Отсутствие организованных, иерархических партий, очевидно, объясняется стремлением собрания представлять и выражать неограниченную общую волю. Фактически, Лефевр объясняет неспособность Национального собрания даже "договориться о единых правилах ведения своих дел" революционным индивидуализмом, который "с ужасом отвергал партийную дисциплину". Таким образом, решение рассматривать жирондистов и якобинцев так, как будто они обладали формальной организационной структурой, искажает реальность. Однако представители этих фракций часто шли на смерть, отстаивая принципы, в которые они, соответственно, верили.

 

В этом разделе я сначала опишу идеологические основы этих двух партий, а затем объясню их разное отношение к сохранению монархии. Падение монархии поставило точку в их разногласиях по поводу того, что должно было стать трансцендентной социальной целью революционного государства.

Осенью 1788 г. корона отменила запрет на деятельность политических клубов, которые быстро образовались в последующие месяцы. Самым значительным из них стало "Общество тридцати", членами которого были Лафайет, Мирабо, Шарль Морис де Талейран, Николя де Кондорсе и другие представители элитных парижских салонов. Хотя почти все члены Общества были дворянами,