Наши перспективные наметки показывают, что следующие кандидаты — естественный газ из морских водорослей и трансформирование тепловой энергии океана — безнадежно отстают от Кориолисова движения. Название движению дало имя французского математика Кориолиса, который приложил руку к тому, чтобы показать, почему течения в океане движутся так, а не иначе. Это связано с вращением Земли и так далее.

Однако препятствия для использования таких течений очевидны. 400 станций, подобных установленным у берегов Майами, могут привести к замедлению этих течений. Погодные условия на большей части Атлантического океана зависят от океанского течения, которое проходит вдоль берегов США и Канады, а затем поворачивает в сторону и обратно к бассейну Карибского моря. Полномасштабная имитация на OMNI-компьютере показала, что измеримый эффект окажется равным одному проценту. Это достаточно безопасно в соответствии с действующими сейчас нормами.

Отрицательный политический резонанс минимален.

Введение в действие мощностей в 40 000 мегаватт прекратит критику по поводу запрещения рыболовства. Таким образом, я за немедленное утверждение”.

Петерсон улыбнулся. Замечательно. Он подправил текст и отправил его через электронный лабиринт к сэру Мартину. Рутинная техническая работенка, как правило, доставалась помощникам. Сэр Мартин экономил свое время для суждений — дело весьма деликатное, требующее умения балансировать над потоком информации. Он очень многому научил Петерсона, вплоть до того, как разговаривать в Совете, когда твои оппоненты затаились и ждут момента. В этом случае сэр Мартин обычно делал паузу и глубокий вдох в середине предложения, а потом быстро проговаривал его до конца и еще прихватывал пункт или два из следующего предложения. Никто не мог уловить момент, когда можно было бы аккуратно его прервать.

Петерсон попросил освежить информацию в своем электронном секретаре. Он обнаружил, что до Кифера дозвониться не удалось и что двое его подчиненных оставили зарегистрированные записи, но к ним он решил вернуться позже. Петерсон откинулся в кресле и стал изучать противоположную стену. Да, там много чего было: текст на псевдопергаменте с цитатами, направленными на улучшение работы бюрократа; фотографии его самого с харизматическими личностями, любителями провозглашать лозунги, державшими непременную Библию; улыбающиеся в камеру практикующие вожди.

На совещании в Совете этим утром, наряду с серьезными биологами и поглощенными расчетами метеорологами, хватало и таких личностей. Доклад метеорологов о распределении облаков вызывал беспокойство, но не сообщал ничего определенного. Эти облака являлись еще одним примером “биологических пересекающихся функций” — применяемый на все случаи термин, означающий взаимозависимости, над которыми еще толком никто не задумался. Очевидно, вихревыми ветрами, которые шли вокруг полюсов и в последнее время сместились ближе к экватору, подхватывалось что-то в районах, прилегающих к зоне диатомового цветения. Неизвестные биологические реагенты, переносимые облаками, сводили на нет результаты зеленой революции. Характерным для зеленой революции стало то, что, помимо равномерно высоких урожаев, получаемых от выведенных в процессе этого растений, она привела и к равномерному понижению сопротивляемости растений. Если заболевало одно растение, за ним следовали и все остальные. Насколько разрушительными могут оказаться эти окрашенные в желтый цвет облака, пока еще оставалось неизвестно. Что-то странное происходило с биоциклами, однако в результате исследований общей картины до сих пор не сложилось. Совещание не дало никаких результатов. Бельгийские биологи спорили со специалистами по катастрофам, но никто из них не смог привести серьезных аргументов в свою пользу.

Петерсон, перелистывая лежащие на столе доклады, не переставал раздумывать над тем, что все это может означать. Перечни, оценки, предварительные расчеты, утверждения с возможной ошибкой на порядок. Орнаментальная кириллица; стремительный стиль арабского шрифта — хитрые закорючки; смахивающие на следы муравьев азиатские шрифты; прямоугольный шрифт машинок современного английского языка. Научные трактаты на немецком языке, набитые статистикой, приводили в уныние; они состояли сплошь из имен существительных и чисел. Иногда Петерсон впадал в транс от смешения умов во Всемирном Совете, от их энциклопедичности, голосов, галдежа. Свирепая энергия немцев; строгая и в конечном счете удушающая логика французов; японцы, подавленные избытком промышленности; странно печальные американцы — все еще сильные, но, как стареющие боксеры, наносящие удары спарринг-партнеру, которого здесь уже нет; выходящие на мировую арену растерянные бразильцы, моргающие при фотовспышках. Несколько лет назад он отправился в тур по Эфиопии вместе с клокочущей группой международных футурологов. Он наблюдал, как их прогнозы воплощались в реальную жизнь. В пыльных красноскальных ущельях он видел, как мужчины атаковали и разрушали муравейники, чтобы захватить собранные там крохи муки. Голые женщины с кожей цвета глины и пустыми мешочками грудей забирались на акации нарвать свежих побегов для супа. Дети собирали всякие растения вроде колючей сливы, чтобы выжать из них влагу. С деревьев была ободрана кора, обглоданы корни; у источников с солоноватой водой лежали выбеленные на солнце скелеты.

Футурологи бледнели и отворачивались.

Мальчиком он смотрел по телевизору Национальную географическую программу и стал думать о почти мифических животных в Африке как о далеких друзьях, играющих где-то на краю света. Львы — громадные и ленивые, жирафы с их несгибаемыми шеями, уходящими в пространство. С ними его связывала мальчишеская трогательная любовь. Теперь они почти исчезли. В Африке он понял, что скоро на Земле не останется ни одного существа крупнее человека, если, конечно, оно не станет домашним любимцем. Без гигантов человечество осиротеет, его будут окружать только крысы и тараканы. Эта печальная проблема, однако, не обескураживала провидцев. Они продолжали кудахтать о горах масла в одном месте, голоде в другом и предлагать свои рецепты. Они любили собственные теории больше, чем мир. Форрестер перебирал свои числовые фантазии как четки; Хейлброннер рекомендовал отправить все человечество в тюрьму, где всем будет гарантирована еда; Тинререн полагал, что один хороший кризис все приведет в тюрьму; Косолапов с марксистским оптимизмом ожидал, что ножовка истории отпилит капитализм, как будто нищета была простудой, а не серьезной болезнью цивилизации; его оппоненты, последователи Кана, с петушиной уверенностью полагали, что несколько войн и локальный голод увеличат доход на душу населения; ученик Шумахера с наивной верой считал, что углеводородные картели решат создать поточное производство коттеджей, а Ремулото — поклонник Третьей промышленной революции, видел спасение в наших звездных спутниках.

Петерсон с улыбкой припомнил, что еще в 1937 году министерство внутренних дел США разработало прогноз тенденций на многие годы, но не сумело предвидеть атомную энергию, радары, компьютеры, антибиотики и Вторую мировую войну. И все-таки они продолжали настаивать на своем, основываясь на простой линейной экстраполяции, несмотря на множество компьютеров, которые могли бы откорректировать их расчеты, но это считалось весьма дорогостоящей глупостью. И на все случаи жизни у них имелись рецепты: относитесь терпимее друг к другу и увидите, что мы заживем лучше. Чтобы выжить теперь. Человек должен быть терпеливее, предпочитать долгосрочные рациональные решения глобальных проблем и откладывать свои иррациональные прежние требования в отношении краткосрочного решения проблем местных. Всем хотелось осуществления мечты Джона Локка о будущем, о естественном законе, который сможет одновременно определить права и обязанности человечества. Неписаный, но постигаемый с помощью разума закон. Миф о стоическом терпении позволит нам преодолеть все трудности. Но что здесь можно предложить? Вселенская вера в технику постепенно переходит в веру в астрологию или во что-нибудь-похуже. Наследники Джефферсона высасывали для себя столько свободы, сколько могли, и оставляли потомству помойку. Посмотри на свое затуманенное изображение на дверях. Петерсон взглянул на одну из вещей, которая висела на стене и не гармонировала со всем остальным, — стихотворение столетней давности: