колхоза. Два плана — хорошо. От дополнительного обязательства можно бы и воздержаться. Но сказанного не воротишь; слово не воробей, а вылетело — не поймаешь. Ерофей ворохнул плечами, словно сбрасывая с себя то, что мешало ему, навострил тяжелый, исподлобья взгляд:

— Все? Теперь слушайте меня.

Коротко, командирским тоном дал задание. Возражений Ерофей не любил, слушал их молча, хмуро; это знали все и сразу поднимались и уходили. Так было и на этот раз; остались он, бухгалтер, ее молоденькая помощница Верочка и прораб. Ерофей блеснул глазами горячо, сильно, обжигающе:

— Тебе чего?

— Людей, Ерофей Евсеич.

По настоянию Василия Павловича на колхозной ферме строился доильный зал. Шефы обещали усовершенствованную доильную установку. Еще нигде и ни у кого такой не было. Василий Павлович загорелся новым делом, вызвал Ерофея к себе, уговорил, отхлопотал кредиты. Ерофей взялся охотно, летом заложили фундамент, понемногу закарабкались вверх красно горевшие в солнечных лучах кирпичные стены. Но строительное управление было маломощным, требовало то одного, то другого; Ерофей крутился, доставая кирпич, оконные и дверные переплеты, балки, выделял в помощь строителям подсобников.

— Где я возьму сейчас людей? Уборка.

— Что же делать? Шефы вот-вот подвезут оборудование.

— Тебе поручено, ты и строй.

— Василий Павлович голову с нас снимет. Но и вам непоздоровится.

— Провороню уборку, не сдам хлеб — мне и так не сносить головы. Понял ты? — наступал на него грудью Ерофей. — Мне сдавать нынче хлеба два с половиной плана. Я за хлеб в ответе. Весь район поднят на это. А ты мне тут…

В контору вошел заведующий током Петрован Бахтин, высокий и узкоплечий мужчина. Он осунулся, похудел, пиджак на нем балахонил.

— Ты почему не был на планерке? — строго спросил Ерофей.

— Я только с тока, — уставился на него, не моргая, Петрован. И Ерофей смягчился.

— Сколько отправили машин?

— Нагружают шестую.

— Мало.

— Больше не прислали.

— Пошевеливайтесь. Скоро придут.

— Ерофей Евсеич… — начал и запнулся Петрован. Потрескавшиеся от сухости губы у него дрогнули.

— Что еще?

— Там принесли газеты. Вчера ты… это правда?

— А что, думаешь, не потянем? — Ерофей подошел к Бахтину, дружески похлопал его по костлявому плечу. — Надо, брат, надо. Хоть умри, а надо. Вытянем. Видел, какой у нас на Колывани хлеб? Вот тебе и третий план. Хорошо, что вспомнил про Колывань. Надо туда съездить. — Он повернулся к женщинам: — Кто меня будет спрашивать, я — в поле.

Колывань встретила простором и тишиной. «Газик» он оставил на дороге. Перепрыгнул через заросший травой кювет. Шагал тропкой вдоль межи; подставив к глазам козырьком ладонь, глядел на залитый солнцем простор. Пшеница шла до самого горизонта, бегущего по гребню увала. Травостой начал светлеть, колос налился повсеместно, хотя и был зеленоват. «Подойдет пшеница — огребем по тридцать центнеров с гектара». Ерофей сорвал крупный, с четверть, колос; взважил его в руке, «Хорош. Центнеров по тридцать пять будет тут, пожалуй». Но вышелушил зерна, раздавил — поползла по шершавой ладони зеленоватая клейковина. «Мажется. Но ничего; погода стоит — жара, сухмень. Хоть и поздно посеяна, а до дождей вызреет пшеничка…»

С пучком пшеницы в руке он пошел к машине. Шел, думал. Конечно, таким, как Прохор Кленов, много легче, чем ему. Пришел Прохор в запущенное хозяйство. На первый год ему были поблажки. Только прошлой осенью Василий Павлович взялся за него по-настоящему. Лето выдалось дождливым, урожай вырос не ахти какой. Василий Павлович прибыл в Озеры, колесил весь день по полям. «Да у тебя, брат, урожай получше, чем у некоторых. Выручай». Прохор ни в какую: «Сдам, что положено. А в остальном — колхоз хозяин». Кряхтел, слушал, как его ругали, упорствовал. Легко еще отделался — выговором. Как-то Прохор ему позавидовал: «Тебе жить можно. Хозяйство налаженное, колхоз известный. Василий Павлович за тебя — горой. Кому первому удобрения? Ключам. Новую технику? Колхозу „Рассвет“. Доильный зал? Ему же. Ордена и медали — кому? Рассветовцам. Хоть бы поделился чем, что ли».

Ерофей тогда ухмыльнулся. Начнись теперь такой разговор, он ему сказанул бы… Доильный зал тебе? Бери, пожалуйста. Сколько он крови и нервов попортил. Нынче прораба он выгнал, а завтра людей так и так выделять придется. Василий Павлович от своего не отступит. Он вон в краевой газете все выгоды доильного зала расписал. Тебе хочется побольше удобрений? Станови Озеры по хлебосдаче вровень с Ключами, и все тебе будет. Может, «Рассвету» тогда полегче станет. Хотя такого он, Ерофей, никогда не допустит. Не тот у него характер. Хоть на шаг, да вырвется для обгона. Не привык глядеть кому-то в затылок, пусть другие смотрят. Ему подавай — чтоб скакал он впереди и перед ним неоглядно ширился степной, прокаленный солнцем и продутый всеми ветрами простор.

На обочине дороги трава седа от пыли. Тощие, сизые пучки полыни примяты и поломаны. Надрывно тянули что-то нудное, будто пряли пряжу, шмели, Сзади засигналила машина. Ерофей посторонился. По дороге полз тяжело нагруженный грузовик. Колеса ныряли в ухабины, кузов ходил как живой. Ерофей махнул шоферу рукой, вскочил на подножку.

— Откуда зерно?

— С шестого поля.

— Много там осталось?

— Дожинают.

Значит, завтра комбайны пойдут на новые земли. А недели через полторы их можно будет перегнать на Колывань. Только бы успела подойти пшеница. Ерофей спрыгнул на землю. Грузовик пополз дальше. Кончились ухабы, и он набрал скорость, запылил по ровному, как стол, полотну дороги.

Ерофей оглянулся. Пшеница стояла не шелохнувшись. На ней играли блики. Далеко, из середины поля, струилось марево; волны прогретого воздуха поднимались к небу колышущимися столбами.

Колывань — земля черная.

Ветры буйные да свирепые…

Эта песня, сколько он помнил, давно жила в народе. Ее певала мать. А она переняла песню от своей матери. Земля тут была богатая, родючая. Но давала урожай не каждый год. Лежала большей своей частью на возвышенности. Талые воды сбрасывала — их не успевали задерживать, и, если год бывал сухим, северные ветры весной сжигали холодом все живое, а то, что оставалось, пожирали суховеи, и летом на возвышении щелясто лучилась трещинами выгоревшая земля.

— Ты пусти-ка ее на годик под пар, — советовали Ерофею старики. — Вспаши с осени, и пусть погуляет холостая, необсемененная. Накопит силушки и соками нальется. Она тебе потом, как отдохнувшая девка, уродит с охотой.

Он сам понимал: надо подержать своенравную землю под черным паром, чтоб напиталась, набухла от дождей; тогда не страшен будет всходам и лютый северный ветер, несущий с собой холод и сухмень… Василий Павлович съездил к синоптикам; те предсказали, что весна будет