головой, Василий Павлович подскочил к дрожкам.

— Это что же, товарищ Кленов, вместо того, чтобы везти на элеватор, хлеб с нынешнего дня ссыпаем в свои амбары? Кто позволил? — Лицо его затряслось.

— Василий Павлович…

Прохор хотел объяснить, но Василий Павлович затопал сапогами. Должно было это выглядеть грозно, а вышло другое: сапоги взбили пыль — ни стука, ни грюка; один сапог попал в колдобину, нога Василия Павловича подвернулась, и он упал бы — не поддержи его Прохор.

— Не-ет! Не-е-ет, голубчик. Это даром тебе не пройдет! На бюро! Этот вопрос мы вынесем на бюро. — Он оттолкнул Кленова. Неловкость только подбавила ему злости. — Хватит, понянчились мы с тобой! Приедет Корзунков, что я ему доложу? Что председатель озерского колхоза засыпает зерно на фураж и не отгрузил ни одной машины государству?

— Я сам обо всем доложу.

— Где уполномоченный? — уже мягче спросил Василий Павлович.

— Где-то ходит. Я за ним не доглядчик.

— Ходит. Приедет Яков Петрович, а его нет. Голову вы с меня сымете!

Яков Петрович молча выслушал и того и другого. Был он хмур и неприветлив: только что с сыпного пункта — поступление хлеба за сутки почти не увеличилось; снизу пытливо поглядел на Кленова — взгляд внимателен, но в серых глазах настороженность и холодок.

— Мы свое наверстаем, — пообещал Прохор.

— Поехали. Кажите хозяйство.

Все дообедье и после обеда они кружили по полям. Морщины на суховатом со впалыми щеками лице секретаря райкома разгладились, глаза посветлели. Он прилощил ладонью короткие, с зачесом набочок белые волосы, спросил, добрея:

— Центнеров на пять повысили в этом году урожайность?

— Местами — до семи, а в среднем — по четыре будет.

— Он и тут прибедняется, — наморщив квадратный лоб, проворчал Василий Павлович.

На животноводческих фермах секретарь райкома был задумчив. Глядел не спеша, покусывал обветренные губы.

— Строитесь своими силами?

— Приходится.

— Не много же вы настроили. Надо бы подумать, как помочь Озерам, — повернулся Корзунков к Василию Павловичу.

На радостях Прохор и уехал к вечеру в поле.

…Фары высветили впереди межу, следы трактора на притолоченной траве. Поворот. Прохор потянул рычаг фрикциона на себя, выглянул в боковое окно, отпустил рычаг, выходя на гон, и, выведя жатку снова на хлеб, откинулся на спинку сиденья.

Ночь была прохладной и сухой. Прохор поджал ноги. Голова начала чугунеть. До трех раз раскуривал папироску — она тухла. Ночная темнота стала понемногу оседать. Вдалеке, в холодном тумане, чуть обозначилось, посветлело небо; край его медленно окрашивался в розовое. Где-то в кустах у озерка порскнула, тенькнула пичуга. Над всхолмленным простором поднималось неяркое утро. Хлеб отсырел. Прохор остановил трактор. От будки по дороге протарахтел заправщик.

Прохор пошел к будке, пошатываясь. Ноги горели, голова гудела, поясница налилась тяжестью. Возле будки вкусно попахивало дымком. По бригадирской привычке скомандовал поварихе подать ведро с водой, долго умывался, фыркал — разогнал усталость. Позавтракав, пошел ловить коня. Когда вернулся, приехавший из Озер подвозчик передал ему:.

— Там вас в конторе ждут не дождутся.

— Кто?

— Какая-то агрономша.

У него по широкому лицу разлилось удивление.

IV

Дом правления приземист. Квадратные над завалинкой окна. В пазах выцветшая под солнцем рыжеватая глина. Когда-то дом обмазывали снаружи, теперь остались от обмазки одни следы. Узенькая комната — кабинет председателя. Во второй, более просторной, несколько столов. За одним из них у раскрытого шкафа сидела высокая полногрудая девушка, щелкала на счетах. Надежда Сергеевна прошлась по скрипучим половицам, тряхнула повязанной косынкой головой: «Ну и хозяин… По конторе видно». Сунула руки торчком в карманы. Проходя мимо девушки, посмотрела в бумаги. Та, оглянувшись, вежливо проговорила:

— Председатель в поле. Скоро приедет.

Захлопнула счетную книгу, сунула ее в шкаф и вышла на крыльцо вместе с Надеждой Сергеевной.

Ее карие, с золотинками, глаза радостно округлились. Темноватые, с бархатистой теплотцой, зрачки светились с любопытством, вопросительно. Стоя на крыльце, Валюшка спрашивала:

— А где вы раньше работали? В районе? А к нам вас послали или вы сами?

Что ей отвечать? Посадили тут деваху-дуреху. Надежда Сергеевна молча отвернулась, посмотрела вдоль чистенькой улицы. Дома, не в пример конторе, крепче. На ближнем раскрыта крыша, поставлены новые стропила. Возле низенькой хатенки костром лежали бревна, валялась щепа. В стороне за сушильным сараем кучи самана. Ниже, под горой, недостроенный двор темнел глазницами окон.

Стояла, потупясь, глядела. Невеселое место. Вот тут и придется жить. Может, поступила опрометчиво, поторопилась, может, и не надо было переводиться в Озеры, — теперь не перерешишь. Да и нужно ли? Деревня, скука — пусть. Уйти от всего, что было… Надежда Сергеевна покосилась на счетовода — деваха по-прежнему стояла на крыльце, простодушно пялила на нее глаза. Уставилась — как на диво; людей, что ли, здесь не бывает? Подрисованные брови у Надежды Сергеевны стали сердито сходиться к переносице.

Неподалеку на току стучали машины, слышались голоса. А память подсовывала свое: первые, полные радости и страсти, дни. Помнится, глядела тогда на Сукманова, не скрывая счастья: «Да где же ты прежде-то был, милый, расхороший мой?» Удивлялась и потом — его нетерпению, горячности.

Везде в районе только и слышала что о нем. Он относился к этому как-то легко и просто, видно, привык. Ей по душе пришлась эта легкость. И по мысли было то, как смело он брался за всякое дело, был всегда весел, никогда не унывал; казалось, все спорилось в его руках. Она думала: с таким человеком и жить будет легко и весело; все пойдет у них на славу, ее обрадовала та готовность, с которой Ерофей откликнулся на ее внутренний зов…

Надежда Сергеевна резко повернулась к Вале:

— Как пройти на ток?

Заторопилась — скорее к людям, в шум, подальше от дум и воспоминаний.

Дорога к току зажата плетнями. Под ними трава, остатки высунувшихся наружу плетей огурцов и тыкв. Надежда Сергеевна бежала, торопливо семеня. Впереди, в конце улицы, за плетнями засинело небо. Оно открылось внезапно, за поворотом — степь и за ней голубая стынь небосвода. Надежда Сергеевна разжала в карманах руки, зашагала спокойней… Собственно, чего ей печалиться? Случилось то, что должно было случиться. Такие вспышки быстро гаснут. То, что для нее было любовью, превратилось для него в удобную связь.

Надежда Сергеевна вышла из переулка на простор. Цепь низеньких, с приклетками, амбаров. Саманная завозня. В стороне, за складом, расчищенная площадка, крытый навес. Под ним островерхие вороха, возле них машина. Позади, как из раструбов, — желтая пыль. Надежда Сергеевна приостановилась… Может, сама того не зная, ждала, как всякая баба, — вот Ерофей ей скажет: «Брошу все. Уедем. Заживем вместе».