Довольная, я иду к себе в спальню переодеваться. Открываю ноутбук и ставлю его на комод. Через пять минут уже вовсю примеряю наряды и болтаю в «Фейс-тайме». Нет, не с Энни. Она мне не ответила. Проглотив обиду, устраиваюсь перед монитором, на котором вижу Кейт, сидящую на диване с Люси на коленях.

– Это точно не слишком откровенно? – спрашиваю я, разглаживая на себе облегающее белое платье без рукавов.

– Зависит от того, хочешь ли ты, чтобы парень в тебя влюбился, – отвечает Кейт. – Если нет, лучше переоденься.

– Я твоя большая должница, – в сотый раз говорю я. – Сейчас бы я никого не ждала на ужин, если бы ты не объяснила мне, в какое жалкое существо я превратилась.

– Ты бы и сама поняла со временем. Все было очевидно.

Я показываю ей третий палец, она смеется:

– Я знала, что где-то там, за дурацкими накладными ресницами и скучным бабушкиным костюмом, еще осталась моя сестра. Ты полгода не ела ничего, содержащего углеводы, и потому перестала соображать.

– Серьезно, Кейт. Я могла превратиться в одинокого старого сыча, такого как… – Я хотела сказать «как мой отец», но передумала.

Да, он сварливый и упрямый, но у него все-таки есть компания – люди, которые искренне беспокоятся о нем, хотя не всегда с ним согласны.

– Как у тебя с Максом? – спрашиваю я. – Он рад, что вернулся на остров?

Кейт рассказывает мне об их далеких прогулках и долгих разговорах.

– Он постарается купить мне кольцо к Рождеству.

Вообще-то, она надеялась получить предложение уже летом. Я сразу начинаю думать о плохом: Макс пудрит моей сестре мозги. Мне хочется сказать ей: «Будь осторожна, оберегай свое сердце», но я заранее слышу ее ответ: «Да, уж ты-то умеешь это делать!»

Я глубоко вздыхаю. Вспоминаются слова, которые бабушка сказала мне после маминой смерти: «Знаешь, Рики? Из тех, у кого на сердце много швов, часто получаются победители». Пожалуй, она была права. Наши сердечные раны и синяки – свидетельство того, что мы любили, а не избегали любви.

– Рада за тебя, сестренка, – говорю я.

– Что нового от «чуда»? Ты давненько ничего не рассказывала…

– Потому что давненько ничего не получала. То поздравление на банкете было последним.

– Может, Энни знает, как ты изменилась, и теперь считает излишним присылать тебе цитаты?

Хорошо бы! Стучу по дереву, чтобы не сглазить. В этот момент раздается звонок в дверь. От неожиданности я проливаю вино. Вот черт! Хотя бы не на себя? Как ни удивительно, нет.

– Он здесь!

– Слышу, – спокойно говорит Кейт. – Иди открывай. Желаю хорошо повеселиться. Потом перезвони мне.

Одной рукой я держусь за ручку двери, а другой за сердце, которое бьется учащенно. Сосчитав до пяти, чтобы не выдавать своего нетерпения, открываю. На пороге стоит красивый брюнет с обворожительной улыбкой. В руках у него подсолнухи. В середине букета маленький воздушный змей из пластика. Я таю, как кубик льда на раскаленном тротуаре.

Если рассматривать этот вечер как тренинг по восстановлению навыков флирта, то можно смело ставить пятерку. Том Барретт привлекателен, но его привлекательность не агрессивная. Он скорее Джон Кьюсак, чем Джон Хэмм, и мне это нравится. После бокала, выпитого у меня дома, я начинаю расслабляться.

В семь мы идем в «Мареа» – тихий итальянский ресторанчик в южной части Центрального парка. Садимся за столик у окна, официант зажигает свечи, Том заказывает белое вино.

– Поверить не могу, – говорит он, качая головой, – что сижу вот так, напротив вас. Вы еще красивее, чем я ожидал.

Я отворачиваюсь, почувствовав, как загорелись щеки.

– Неужели?

– Правда.

– Допустим, – говорю я, склоняя голову набок, – я действительно выгляжу неплохо. А если бы я была несимпатичной? Вы изрядно рисковали, отправляясь на свидание с незнакомой женщиной, которая могла оказаться страшной как ведьма.

– Внешность не имеет большого значения.

– Ну конечно! Вы пришли бы в восторг, если бы я встретила вас гнилозубой улыбкой!

– Ну ладно! – смеется он, поднимая руки. – Сдаюсь. Я видел вашу фотографию.

– Ах вы хитрец!

Теперь смеемся мы оба.

– Честно, Эрика, – мягко говорит Том, – как вы выглядите, для меня не важно. Я все равно сидел бы здесь с глупой улыбкой на физиономии и наслаждался бы каждой минутой, которую провожу с вами.

У меня в животе вспархивают если не бабочки, то, по крайней мере, мотыльки или пчелки. Может быть, дело в вине, свечах и проникновенном взгляде Тома, но мне хорошо, спокойно. Я счастлива. Кажется, будто склеились две половинки моего разбитого сердца.

Очевидная общая тема у нас одна – Энни. Но мы говорим также о книгах, фильмах и даже о политике. Потом переходим к Олив. Том объясняет, почему решил жить в Вашингтоне:

– Мне хотелось, чтобы она была поближе к родителям Гвен. А Джорджтаун – прекрасное место. На мой взгляд, это идеальное сочетание энергии большого города и старомодной прелести.

– Что-то вроде встречи Пикассо с Норманном Роквеллом?

– Именно. Кстати, я и Энни склонил подать документы в наш университет, – говорит Том и с улыбкой прибавляет: – Конечно, у меня есть тайные мотивы. Олив очень к ней привязалась, и я хотел бы, чтобы их дружба не прекратилась.

– Но… Энни возвращается в Хаверфорд, разве нет? Я… я не знала, что она собирается перевестись.

– Ой, это, конечно, не точно… Я не уверен.

Том смущенно отводит глаза. Есть отчего смутиться! Несмотря на все произошедшие со мной перемены, я, оказывается, по-прежнему ничего не знаю о собственной дочери.

– В наших отношениях столько дыр, которые надо залатать! – говорю я. – Энни сказала, она хочет, чтобы в августе, когда она вернется домой, ее встретила прежняя мама. Надеюсь, ее желание исполнится.

– Вы, Эрика, воспитали удивительную молодую леди. Когда она наконец выйдет с вами на связь, вы наверняка станете лучшими подругами.

Вечер проходит насыщенно. На десерт мы съедаем одну порцию мороженого на двоих, передавая друг другу ложечку. Интимность этого простого действия приятно будоражит меня: даже мурашки бегают по спине. В одиннадцать мы заходим в кафе под открытым небом. Том заказывает кальвадос – нормандский яблочный бренди. Звучит мягкий джаз. Потягивая золотистый напиток, мы наблюдаем за молодежной компанией. Глядя на двадцатилетних парней и девушек, в глубине души я по-прежнему надеюсь увидеть милое личико своей Кристен или услышать, как она звонко смеется в компании друзей, с которыми собралась протанцевать всю ночь. Но если зимой меня грызло отчаяние, то теперь я могу смотреть на этих беззаботных детей с улыбкой, хотя Кристен среди них нет.