Но поскольку граф Лудовико очень подробно рассказал о главном предназначении придворного, считая им военное дело, мне кажется уместным также сказать, каково, по моему разумению, главное предназначение придворной дамы. И если я успешно с этим справлюсь, то буду считать себя уплатившим бо́льшую часть моего долга.

V

Итак, оставляю в стороне душевные добродетели, которые у придворной дамы должны быть общими с придворным-мужчиной, – как осмотрительность, великодушие, умеренность и многие другие, а равным образом те качества, которые приличны всякой женщине, – быть доброй и сдержанной, умело управлять имением мужа, своим домом и детьми, если она замужем, и все остальные, что требуются от добропорядочной матери семейства. Хочу сказать, что живущей при дворе, на мой взгляд, прежде всего остального подобает иметь любезную обходительность, чтобы она могла общаться с человеком любого положения в приятных и скромных беседах сообразно времени, месту и качеству собеседника, и пусть этому сопутствуют спокойствие и умеренность манер и, вместе с печатью достоинства на всех ее действиях, проворная живость ума, чуждая всякой грубости, так чтобы по причине ее доброго расположения ее считали не только стыдливой, осмотрительной и человечной, но и любезной, остроумной и сдержанной. Поэтому ей нужно придерживаться некой трудной середины, словно составленной из вещей противоположных, доходя в точности до некоторых границ, но не переступая их.

Эта женщина не должна, ради желания выглядеть добропорядочной и целомудренной, быть настолько нетерпимой и выказывать такое отвращение к компаниям и разговорам не совсем скромным, чтобы тут же подниматься и уходить; ибо легко подумать, будто она изображает такую строгость с целью скрыть то, что, как она опасается, могут узнать о ней другие. Да и вообще, такая угрюмость всегда отталкивает. Но еще менее подобает ей, из желания показать себя раскованной и общительной, говорить бесстыдные слова и держаться с неумеренной и необузданной фамильярностью, выказывая повадки, позволяющие счесть ее такой, какой она, возможно, не является. А оказавшись там, где ведут такие разговоры, пусть она слушает их с легким румянцем стыда.

Точно так же следует избегать ошибки, в которую, как я видел, впадают многие: самой говорить и слушать, как говорят дурно о других женщинах. Ибо те, которые, слыша о бесчестном поведении других женщин, бывают взволнованы и показывают, что не верят молве, считая чуть ли не чудовищным такое бесстыдство, дают тем самым поруку того, что сами не допустят себя до такого греха, раз уж он кажется им столь огромным. Но о тех, кто только и знает копаться в чужих любовных историях, рассказывая о них подробно и с жаром, подумаешь, что они завидуют и даже не скрывают этого, чтобы никто по ошибке не приписал им того же. По их смешкам и ужимкам можно понять, сколь великое удовольствие находят они в таких разговорах. Из этого происходит то, что мужчины, слушая будто бы с охотой, на самом деле чаще всего думают о таких женщинах плохо и ставят их весьма низко. Им кажется, что таким поведением их побуждают к дальнейшим действиям, отчего они переходят часто к поступкам, приносящим заслуженное бесчестие, а женщин этих впоследствии уважают настолько мало, что не только не ищут общения с ними, а даже гнушаются им.

Напротив, нет столь дерзкого и наглого среди мужчин, который не оказывал бы почтения женщинам, которые имеют славу добропорядочных и честных. Ибо такая строгость, умеряемая рассудительностью и добродушием, – словно щит против дерзости и скотства наглецов. И можно видеть, как одно только слово, одна улыбка, один, самый маленький, знак благосклонности честной женщины любой мужчина ценит выше, чем все признания и ласки тех, которые беззастенчиво выказывают недостаток стыдливости. Если даже на деле эти женщины и не развратны, то развязным смехом, вольным языком и нецеломудренными повадками они подают о себе знак, будто являются таковыми.

VI

И поскольку слова, за которыми не стоит нечто важное, пусты и несерьезны, придворной даме нужно не только уметь различать, с каким человеком она говорит, для учтивого общения с ним, но и иметь познания во многих вещах, из которых она могла бы выбирать подходящие к качествам собеседника, избегая говорить то, чем можно его невольно обидеть. Пусть остерегается вызвать раздражение неумеренным хвастовством или излишней болтливостью. Пусть не примешивает к шутливым беседам вещи серьезные или к беседам серьезным шутки и розыгрыши. Пусть не принимает самонадеянно вид, будто знает то, чего не знает, но с надлежащей скромностью достойно покажет себя в том, в чем разбирается на деле, избегая во всем, как уже было сказано, нарочитости.

Таким образом, украсив себя добрыми нравами, она и телесные занятия, подобающие женщине, будет исполнять с высоким изяществом, а беседы ее будут красноречивы и полны благоразумия, целомудренны и приятны. Так она станет не только любимой, но и уважаемой целым светом и, наверное, достойной нашего совершенного придворного как по своим душевным, так и телесным качествам.

VII

Дойдя до этого момента, Маньифико умолк так, что могло показаться, будто его рассуждение окончено. И синьор Гаспаро сказал:

– Вы, синьор Маньифико, действительно богато украсили эту даму, придав ей замечательные качества. Мне, однако, представляется, что говорили вы уж очень общо и лишь по имени упомянули несколько вещей столь важных, что, кажется, вы просто постыдились разъяснять их подробно, не научили им, а словно пожелали их ей, как подчас желают чего-то невозможного и сверхъестественного. Поэтому хотелось бы, чтобы вы разъяснили нам получше, каковы телесные занятия, приличные для придворной дамы, и как именно должна она вести беседу, и что это за многие вещи, которые ей, по-вашему, пристало знать. И имеете ли вы в виду, что благоразумие, великодушие, воздержанность и многие другие названные вами добродетели пригодятся ей единственно в управлении своим домом, детьми, семьей (хоть вы и не желаете, чтобы это было ее первостепенным предназначением) или же, на самом деле, в том, чтобы вести беседы и изящно выполнять те самые телесные упражнения? И, ради всего святого, берегитесь употребить эти бедные добродетели на занятия столь низкие, что их впору будет стыдиться.

– Нет, вы положительно не можете не выказать при любом случае вашего дурного отношения к женщинам! – улыбаясь, отвечал Маньифико. – Но я, кажется, сказал достаточно – особенно для таких слушателей, как наши. Ибо, думаю, среди них нет ни одного, кто бы не знал, что женщине не пристало упражняться с оружием, скакать верхом, играть в мяч, бороться и делать многое из того, что прилично мужчинам.

– А ведь у древних, – возразил Унико Аретино, – было в обычае, что женщины нагими боролись с мужчинами. Но мы утратили это доброе обыкновение, как и многие другие.

– И мне случалось видеть, как женщины играли в мяч, – сказал мессер Чезаре Гонзага, – а еще упражнялись с оружием, скакали верхом, ходили на охоту и делали почти все, что делает мужчина.

VIII

Маньифико сказал в ответ:

– Раз уж мне дано право сочинить эту даму по собственному вкусу, я не только не одобряю, чтобы она делала суровые и требующие большой крепости мужские упражнения, о которых у нас шла речь, но и приличные для женщины пусть делает с разбором и с тем кротким изяществом, которое, как мы говорили, ей так к лицу. И не хотелось бы мне видеть, чтобы она, даже танцуя, делала движения слишком бойкие или требующие чрезмерных усилий, а в пении или игре на музыкальных инструментах – резкие и частые фиоритуры, показывающие больше мастерства, чем мелодичности; также и сами инструменты, на которых она играет, должны соответствовать этому намерению. Вообразите, как неприятно видеть женщину, играющую на барабане, дудке, или трубе, или других подобных инструментах, оттого что резкость их звука скрывает или вовсе отнимает мягкую нежность, так украшающую любое ее движение. Поэтому, когда она готовится танцевать или играть, пусть ждет, пока ее попросят, соглашаясь не без доли стеснения, показывая ту благородную стыдливость, которая противоположна развязности. С тем же намерением подобает ей и согласовывать свои наряды, одеваясь так, чтобы не казаться тщеславной и легкомысленной. Но поскольку женщине позволительно, да и положено, более тщательно заботиться о своей красоте, чем мужчине, и при этом существуют разные роды красоты, нашей даме следует уметь разбираться, какие платья увеличивают ее изящество и лучше подходят к тому, чем она в этот момент намерена заниматься, и именно те и надевать.