XV

– Мне кажется, не стоило бы входить в такие тонкости, – ответил синьор Гаспаро, – потому что наши собеседницы нас не поймут. И хотя я, отвечая вам, приведу наилучшие доводы, поверят – или по меньшей мере сделают вид, что поверили, – будто я не прав, и тут же вынесут то суждение, на какое способны.

Однако, раз уж мы в это углубились, приведу лишь то, что является, как вы знаете, мнением мудрейших: мужчина подобен форме, а женщина – материи{360}: как форма совершеннее материи и даже дает ей существование, так мужчина гораздо совершеннее женщины. И помнится, я некогда слышал, что один великий философ в неких своих «Проблемах», задаваясь вопросом: «Отчего естественным образом женщина всегда любит мужчину, первым получившего от нее любовные утехи, а мужчина, напротив, ненавидит женщину, которая первая соединилась тем же образом с ним?» – в качестве причины приводит то, что в этом акте женщина получает от мужчины совершенство, а мужчина от женщины – несовершенство; а каждый от природы любит то, что делает его совершенным, и ненавидит то, что делает его несовершенным{361}. Есть и другой сильный довод в пользу совершенства мужчины и несовершенства женщины: вообще любая женщина желает быть мужчиной, повинуясь природному инстинкту, который побуждает ее стремиться к своему совершенству.

XVI

Маньифико не задумываясь ответил:

– Бедняжки желают быть мужчиной не ради того, чтобы сделаться совершеннее, но чтобы, получив свободу, вырваться из-под того господства, которое мужчины захватили над ними своей собственной властью. И сравнение с материей и формой отнюдь не ко всему приложимо; ибо мужчина женщине придает совершенство не так, как форма – материи. Материя от формы принимает само свое существование и без нее существовать не может; напротив, чем большее количество материи имеют формы, тем они менее совершенны, а всего совершеннее они в отдельности от материи{362}. Но женщина не получает от мужчины свое существование; но как она получает от мужчины свое совершенство в качестве женщины, так и сама делает совершенным мужчину, и вместе они становятся способны к порождению, чего ни один из них не может сам по себе.

Причину же постоянной любви женщины к своему первому мужчине и ненависти мужчины к своей первой женщине я вижу не в том, как определяет ее ваш философ в своих «Проблемах», а в постоянстве, устойчивости женщин и в непостоянстве мужчин, и не без причины, коренящихся в их природе: мужчина, будучи горяч, из этого качества берет легкость, порывистость, непостоянство; и наоборот, женщина из своей холодности – покой, серьезность, более устойчивые впечатления.

XVII

Но тут синьора Эмилия, потеряв терпение, обратилась к Маньифико:

– Ради Бога, как-нибудь уже кончайте с этими вашими «материями» и «формами», мужчинами и женщинами и говорите так, чтобы вас понимали. Мы хорошо расслышали и поняли то дурное, что сказали о нас синьор Оттавиано и синьор Гаспаро, но каким образом вы нас защищаете, решительно понять не можем. И мне сдается, вы ушли от темы, так и оставив у нас в душе дурной осадок от речей наших врагов.

– Не называйте нас таким словом, синьора, – отвечал синьор Гаспаро, – потому что его скорее заслуживает синьор Маньифико, который, расточая женщинам фальшивые похвалы, показывает, что истинных и не существует.

Но Маньифико не смутился:

– Не сомневайтесь, государыня, на все будет дан ответ. Но я не собираюсь говорить о мужчинах несправедливых грубостей, подобных тем, что были сказаны о женщинах. И, случись кому-нибудь записать наши беседы, не хочу, чтобы на месте «материй» и «форм» оставались только доводы, приведенные против вас синьором Гаспаро, безо всякого ответа.

– И все-таки я не понимаю, синьор Маньифико, – не ослаблял между тем напора синьор Гаспаро, – как вы, признавая, что женщина по своему телесному составу холодна, а мужчина горяч, можете отрицать, что он по природным качествам совершеннее. Ведь тепло куда благороднее и совершеннее, чем холод, ибо оно активно и производительно; и, как вам известно, небеса изливают сюда, на землю, только тепло, а не холод, который не входит в дела природы. И, как я думаю, то, что женщины по своему телесному составу холодны, как раз является в них причиной боязливости и робости{363}.

XVIII

– Вы снова хотите рассуждать о тонких вещах, – ответил Джулиано Маньифико. – Вот увидите, каждый раз будете только хуже биты. Итак, послушайте. Я соглашусь с вами, что теплота сама по себе совершеннее, чем холодность; но там, где речь идет о вещах смешанных и сложных, это не действует. Иначе более совершенным было бы то тело, которое горяче́е; но ведь это не так: наиболее совершенны тела, имеющие умеренную температуру. Добавлю, что женщина по составу холодна лишь сравнительно с мужчиной, который по причине излишней теплоты находится дальше от умеренности; но сама по себе она умеренна или, во всяком случае, более мужчины склонна к умеренности, имея в себе ту влажность, пропорциональную естественной теплоте, которая в мужчине из-за излишней сухости чаще испаряется и иссякает. Она имеет также такую холодность, которая сопротивляется естественному теплу и умеряет его, приближая к умеренности; а в мужчине избыточное тепло часто доводит тепло естественное до крайней степени, и оно, по недостатку того, что могло бы его питать, испаряется. Отчего мужчины, в акте зачатия больше теряя влагу, чем женщины, часто бывают меньше их полны жизненной силы, – так что в этом совершенство можно даже скорее приписать женщинам, которые, живя дольше мужчин, в большей степени, чем они, исполняют намерение природы.

О тепле, которое изливают на нас небеса, сейчас незачем говорить, потому что этот пример ничего не дает для нашего обсуждения; ведь, поскольку это тепло сохраняет все вещи в подлунном мире, как теплые, так и холодные, его нельзя рассматривать как нечто противоположное холодности. Но робость женщин, пусть даже имеющая вид некоего несовершенства, возникает из похвального качества – тонкости и чувствительности жизненных пневм, которые моментально представляют уму чувственные образы, и поэтому легко приходят в волнение от внешних вещей. Ведь зачастую можно видеть людей, которые не боятся ни смерти, ни чего-либо другого, но при всем этом их не назовешь храбрыми, потому что они не сознают опасности и, подобно бессловесным, идут туда, где видят дорогу, ни о чем прочем не думая; и все это лишь от грубости нечувствительных пневм. Поэтому о безумном нельзя сказать, что он отважен. Истинное величие духа происходит из сознательной решимости и ясного изъявления воли поступить так-то, ценя честь и долг выше всех опасностей на свете, – когда человек, даже видя перед собою явную смерть, сохраняет такую твердость сердца и души, что чувства не сковываются, не помрачаются ужасом, но делают свое дело, осознавая и осмысляя должное так, будто находятся в полном покое. И мы видели и знаем многих мужчин такого рода, но знаем также и многих женщин, которые и в древности, и в наше время выказали величие духа и явили миру дела, достойные немолчной хвалы, не меньшие тех, что совершили мужчины.