— Ух ты, какая дама! — сказал Пьер, когда я подошла к пальме.

— Теперь уж и не знаю, осмелюсь ли я пригласить вас танцевать, — сказал Мигель, он такой шутник.

— Конечно, Мигель, осмеливайтесь.

У меня было отличное настроение. Когда мы попросили разрешения пойти на праздник огненного быка, хозяйка сразу отпустила нас, и даже без мсье Боя. Раз он, мсье Бой, не вернулся к ужину.

— Вы уже большие девочки, — сказала хозяйка. — А у мсье Боя — гостьи.

— А после огненного быка мадам позволит нам пойти на бал на главной площади Андай-города?

Тут и мадам Макс вставила слово:

— Ну разве можно лишить тебя танцев, Сюзон?

— Иветта тоже любит танцевать.

— Но только с условием, что завтра утром завтрак будет подан вовремя, — сказала хозяйка и улыбнулась.

Да, у меня было очень хорошее настроение, ко мне в комнату заглянула Хильдегарда, как раз когда я одевалась. Расскажешь мне все-все, ладно, Сюзон? Ладно, Хильдегарда. Она помогла мне наладить прическу, похожую на торт, у нее такой тонкий вкус, прямо маленькая женщина, и она одолжила мне цепочку и золотой медальончик от причастия.

— Только надень их на улице, Сюзон, ты ведь знаешь папу, он будет недоволен, если увидит, что я дала тебе мой медальон.

— Не беспокойтесь, Хильдегарда, спасибо, мне будет так приятно!

Я в первый раз в своей жизни надела золотые украшения. Как только праздник начался, Пьер угостил нас вином. Кафе, о котором он говорил, между Андай-городом и Андай-пляжем, было открыто, и мы выпили местного вина, по стаканчику, не больше, только чтобы поднять настроение. И пошли в парк, где ожидалось главное действие, ночь была теплая, настоящая праздничная июльская ночь, какой ей и положено быть после праздника 14 июля; мы взялись за руки, получился широкий ряд. Я взяла под руку Пьера и Мигеля и сказала им: смотрите, я у вас прямо как член семьи, жаль, что ваша сестра Элиза не пришла. Сегодня нашу сестру зовут Сюзон, сказал Мигель, который по своему обыкновению все шутил. Шли мы минут двадцать, никак не меньше, и не только мы одни, туда двигалось столько народу, и многие тоже шли под руку. Окна в домах и справа и слева были освещены и открыты, а на улице ярко горели фонари. Пьер и Мигель, и Жинетта, и Маричу напевали песенку басков: агур, агур. «Агур» по-баскски вроде бы «здравствуй». Песенка веселая, заразительная, и я тоже стала подпевать: агур, агур, и Иветта тоже, агур, агур, тра-ля-ля. Пришли мы в парк, где должен был бегать огненный бык, там везде был свет, горели разноцветные фонари, а от дерева к дереву тянулись гирлянды лампочек, как связки чеснока. Работали два буфета, где продавали пиво, лимонад и местное вино. На этот раз угощал шофер Альбер, у него лицо, как у артиста, это Иветта заметила. Обычно она такая тихоня, а тут первая подняла стакан:

— За ваше здоровье, Альбер, у вас лицо, как у артиста.

А остальные сказали, что и правда, а Альберу это очень понравилось, и он захотел еще раз всех угостить, и все согласились, отчего настроение стало еще лучше.

— Вы напоминаете мне Андре Боже в фильме «Хоровод часов», — сказала Анриетта.

— А мне кажется, скорее, Анри Тара, — возразила Маричу.

— А по-вашему, Сюзон, — спросил меня Пьер, — на какого актера Альбер больше похож?

А я уставилась в свой стакан с вином. Видела-то я в жизни всего две картины: «Бен Гур», когда мы ходили с мадам Макс и Хильдегардой, и «Ребята-моряки» — с мсье Боем. Даже если Альбер и был похож на актера, то никак не на Бен Гура. Днем на пляже в купальном костюме он не был похож на Бен Гура в нательном жилете и с повязкой на голове. Если бы я сказала, что он вылитый Бен Гур, все бы подняли меня на смех. Вот я и уставилась в свой стакан. Говорить о «Ребятах-моряках» мне тоже не хотелось, я видела картину два года тому назад в Бордо, а мсье Бой, ну хотя чего опять мсье Бой?

— Я не знаю, — говорю, — я не очень хорошо разбираюсь в актерах.

— И правильно, — сказал Пьер, — я не люблю, когда женщины слишком хорошо знают актеров.

В это время прибежал на своих восьми ногах огненный бык, и от него во все стороны летели ракеты, петарды, валил синий и красный дым, а к рогам его были привязаны огненные колеса. Толпа побежала, послышались крики женщин, детей, причем какие, куры так не вопят в курятнике, когда к ним залезет лиса. А вот мне нравятся крики толпы, так же, как и крики на пляже: удовольствия намного больше, когда все веселятся вместе.

И еще я люблю, когда мне страшно. Мне нравится ждать приближения огненного быка, стоя неподвижно, тогда кажется, что он целится прямо в тебя, вот он все ближе и ближе, я вижу, как блестит его огромная морда, вижу его торчащий картонный язык, рога, от которых летят искры, мне кажется, что он говорит со мной, что люди, спрятавшиеся в нем, спрашивают: ну как, готова, Сюзон? Можно нападать? Держа за руку кого-нибудь, кто любит кричать не меньше меня, я думаю: нет, буду ждать до конца, даже если меня толкнут, я не малявка какая-нибудь, я сколько работаю, столько уборок сделала, столько подносов переносила, столько сундуков передвинула, что у меня хватит сил толкнуть того, кто будет меня толкать, и мало не покажется. Мы с Пьером и Мигелем поджидали быка до конца, как я и собиралась. А когда он был уже совсем рядом и я подумала: ну все, бедное мое платье в горошек, сейчас оно загорится от ракет у быка на рогах, мы побежали, ох и неслись же мы, а вокруг толпа бежит, нас толкают, и мы тоже толкаемся. Два раза я чуть не упала, Пьер меня поддержал, и Мигель тоже, глаза у меня слезились и в горле першило из-за дыма, который шел от быка, но особенно от того, что я много кричала, уж тут-то, поверьте мне, я не слишком сдерживалась. И Иветта тоже, она держала за руку Альбера, шофера. Когда я их увидела возле буфета, у них, как и у нас, глаза были красные и в горле першило. А у меня к тому же моя прическа-торт развалилась и волосы свисали со всех сторон. Хорошо еще гребенки не пропали и я смогла причесаться, а волосы оставила распущенными на спине.

— По правде говоря, вы мне так больше нравитесь, — сказал Пьер, — когда волосы лежат на спине.

— Ну и огненный был этот бык! — сказала я.

— Никогда в жизни такого еще не видела, — сказала Иветта.

— Сюзон может идти на войну, — сказал Мигель, — она ничего не боится.

— Э нет, извини, Мигель, — сказала я. — Огненного быка, если хочешь, я даже люблю, а вот войну — нет, не люблю я войну.

Тут и другие подошли. Маричу испачкала свое красивое, сшитое будто для первого причастия платье, спереди на нем появилось большое пятно, но она не обращала на это никакого внимания, Анриетта потеряла три пуговицы, но и она только смеялась. Мужчины, пришедшие с ними, были все баски: Батист, Жозеф, Этьен. Мы выпили еще по стаканчику все вместе, чтобы настроение стало совсем подходящим для фейерверка. Мы смотрели, задрав головы, аплодировали и кричали. Ух ты, вот это да, видели?! А вон ту видели? Синюю, красную, а потом вспыхнули многоцветные звезды, ну надо же, и как только все это делается? А вон та вертушка, вот здорово! А еще вот эта, а эта, и вон там, сколько же их, таких вертушек? Это самый красивый фейерверк из всех, какие я только видела. Правда же? Точно. Самый красивый, да? Самый красивый. В голове гулял ветер, а шею ломило оттого, что приходилось смотреть все время вверх. И горло саднило от крика. Во всяком случае у меня. Я цеплялась за руку Пьера. И тут он сказал: