— А что если теперь нам пойти на бал, а?

— Хорошая мысль, — сказала я, — пошли скорее на бал.

— Вы пропустите заключительный залп над морем, — сказала Маричу.

— Ну и что? — ответил Пьер.

— Ладно, что ж, можно и пропустить залп над морем, пошли на бал.

Мигель одолжил у своего хозяина грузовичок, на котором развозили вино. Мы все втиснулись в него и радостные, довольные поехали на бал в Андай-город.

А там было уже полно народу. И на улицах, и в окнах домов, и на балконах — повсюду люди, люди. До чего же она выглядела красивой, главная площадь Андай-города, со своими деревьями и бумажными фонариками, со своей эстрадой и оркестром Арисабалаги. Площадь, правда, была немного покатой, но разве это так уж важно? Когда любишь танцы, можно танцевать где угодно, хоть на косогоре. Я, например, могу где угодно. В Мурлосе я однажды плясала на бочке со смолой, а в Бордо, во время ярмарки, так там я аж в луже танцевала. Когда хочешь потанцевать, чего только ради этого не сделаешь. А я люблю танцевать больше всего на свете. Больше, чем пить вино, больше, чем есть, больше, чем смеяться, больше всего остального. Когда мы приехали, оркестр играл мелодию пасодобля, это самый подходящий танец для начала бала, пасодобль. Дирижера оркестра зовут Жоашим Арисабалага, его в Стране Басков знают все, и музыкантов его тоже знают, их много. Это ведь большой оркестр, не тот, что приезжает к нам в Мурлос на Троицу, тут не меньше десяти исполнителей с национальной баскской дудкой, да еще два аккордеониста, один контрабасист и те, которые бьют в бубны, пока другие занимаются барабанами. А у Жоашима Арисабалаги есть брат, Лоран, который поет и по-баскски, и по-французски. Когда мы приехали, он как раз пел на мотив пасодобля. И тут я не выдержала, окинула взглядом всех, кто Шел по улице, кто стоял на балконах, потом посмотрела на оркестр, на певца и крикнула:

— Ну, кто хочет со мной танцевать?

Конечно, я говорила это прежде всего Пьеру. Я, конечно же, так и думала, что он первым пригласит меня танцевать. Он даже не ответил, а просто положил одну руку мне на плечо, другую на талию, и началось. Пасодобль. В такт музыке, которую наигрывали ткстистю, аккордеон, бубны. Мы стали как бы частью оркестра, будто ноги наши были тоже четырьмя инструментами, а спины — еще двумя. Прямо, потом с наклоном, потом опять прямо, мы скользили, расходились и сходились, раскачивались из стороны в сторону, ну и здорово же мы отплясали пасодобль под музыку братьев Арисабалага! Я видела, как Иветта танцует с Альбером, он еще больше стал похож на актера, мы улыбнулись друг другу, а Пьер мне и говорит:

— Может, в актерах вы и не разбираетесь, но уж танцуете… прямо скажу… Вы могли бы стать танцовщицей, Сюзон.

— Возвращаю вам комплимент, Пьер.

В тот вечер я была в ударе. После пасодобля мы танцевали южноамериканские танцы, медленные и не очень медленные: танго, румбу, кариоку, вальс. И я все время с Пьером. Но когда оркестр заиграл фанданго, Мигель схватил меня за локоть:

— Я забираю ее у тебя, Пьер, мне хочется станцевать фанданго с вами, Сюзон.

— Только не забудь мне ее вернуть, — сказал Пьер.

— А это я еще подумаю, — ответил Мигель, никогда не упускавший случая пошутить.

Такой толстяк, а, честное слово, я никогда не видела более легкого танцора. Когда он танцевал фанданго, можно было подумать, что это бочка каучука с парой пружин вместо ног. А еще эта его манера подпрыгивать и делать полный поворот в воздухе. Я не верила своим глазам и все думала, не вознесется ли он ввысь по-настоящему, этот краснорожий толстяк, к людям на балконах, к бумажным фонарикам, чтобы там парить, как какой-нибудь сарыч, который летает в лесу, как воздушный змей на пляже, да и я тогда тоже полетела бы вместе с ним. После фанданго с Мигелем я опять танцевала с Пьером, с друзьями Жинетты и Маричу, Батистом, Жозефом, Этьеном, еще с Мигелем и опять с Пьером. Мне было жарко, волосы у меня прилипли к затылку, а платье в горошек — к корсажу, но я совсем не чувствовала усталости и в ногах у меня был запас на целую вечность.

А потом…

А потом, танцуя с Пьером вальс, я вдруг всем телом почувствовала: он здесь. Мсье Бой. Я почувствовала, как его взгляд обжигает мне спину, и хотя мне было жарко, мороз пробежал по коже, потом меня опять бросило в жар, и раз — как кольнет прямо в сердце. Тут я услышала его голос. Уши мои уже слышали не музыку оркестра Арисабалаги, а только его голос, его слова и смех этих гостивших у него девиц, мадмуазель Долли и мадмуазель Зузу. Я так хорошо танцую вальс, а тут, из-за того, что я как будто уже не слышала музыки, натолкнулась на пару, танцевавшую рядом, и наступила на левую ногу Пьеру, и он спросил: «Что это с тобой, Сюзон?» — Мы уже перешли на ты.

— Ничего, Пьер, — говорю ему, — все в порядке.

И тут я почувствовала руку мсье Боя у себя на голове, потом она скользнула по платью в горошек, которое он мне подарил, по спине, до самой талии. Пьер заметил это:

— Эй вы, а ну полегче!

Мы остановились. Мне пришлось обернуться. Я сразу поняла, что мсье Бой много выпил. Глаза его не смеялись, а рот растянулся в улыбке, так что все зубы открылись до самых десен, волосы были взъерошены, белый костюм весь измят.

— Ты мне изменяешь, Сюзон? — сказал он.

— В чем дело? — спросил Пьер.

Вокруг нас парочки продолжали танцевать, но на месте, не отдаляясь ни на шаг, им хотелось видеть, что происходит, они почувствовали что-то неладное. К нам приблизились Анриетта со своим кавалером и Мигель с Маричу, а за ними Иветта с Альбером. А за мсье Боем стояли мадмуазель Долли и мадмуазель Зузу и еще некоторые знакомые, которых я знала по Бордо: мсье Эрве, мсье Жерар и мсье Лионель, все богато одетые и причесанные, как мсье Бой, и все навеселе, как он.

— Ты мне изменяешь, моя милая Сюзон? — повторил мсье Бой, по-прежнему улыбаясь только ртом, а глаза его оставались очень серьезными.

На этот раз я не поддалась. Отбросив страх, я набрала побольше воздуха и твердым голосом сказала:

— Я здесь с друзьями.

Тут меня заставил поволноваться Пьер. Он положил руку мне на плечи, и я увидела, как его горбатый нос задирается вверх, а брови сходятся вместе, и он сурово так спросил:

— Вам это не нравится?

— Ну отчего же, отчего же, — сказал мсье Бой, и наконец глаза его заулыбались. — Прошу тебя, Сюзон, представь мне твоих друзей.

Я не стала ждать, когда Пьер еще раз встрянет, и сказала:

— С удовольствием, это Пьер, а там, с Маричу, — Мигель, брат Пьера. С Иветтой — Альбер, а это Анриетта.

И мсье Бой стал любезен, как обычно, перед ним в таких случаях никто не может устоять, он сказал, что ему очень приятно познакомиться, пожал всем руки и добавил:

— А меня зовут Бой, со мной Долли, Зузу, Эрве, Жерар и Лионель.

Все эти имена вперемежку показались мне такими странными. Никаких мсье и мадемуазелей, никаких фамилий, и это было особенно странным. У Иветты глаза на лоб полезли. Она смотрела на меня с таким видом, будто хотела сказать: ну, Сюзон дает, ничего не боится, если бы хозяйка видела! Но хозяйка не могла меня видеть, и я пожала руки этим господам и барышням спокойно, естественно, не краснея, пожала руку даже мадмуазель Долли и мадмуазель Зузу, хотя еще сегодня гладила их белые платья, которые сейчас были на них, хотя по утрам приношу им на подносе завтрак и даже постели убираю вместе с Иветтой, мою их ванную, а там такой кавардак, прости, Господи, за грубое слово, но по-другому это не назовешь. И они пожали мне руку, стараясь улыбаться, внутри-то они были не очень довольны, но перечить не решались, потому как боялись мсье Боя, когда он бывал сильно выпивши. И Иветте, которую мсье Бой назвал, как всегда, Иветточка-на-веточке, тоже пожали руку.