Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Много нгерцев вышло сегодня за травами. Вон на той горе компания из мальчишек. А чуть дальше — другая компания: одни девочки.
Неподалеку от нас, старательно заглядывая за каждый камень, охотится Арфик. Но что это, у нашей Арфик в мешке пусто? А если уж у Арфик пустой мешок, знай: ты немного наберешь.
Ноги гудят от усталости. Очень хочется есть.
Махнув рукой, мы садимся обедать. Аво и Васак на плоском камне накрывают «стол». К нам подсаживаются и другие, каждый со своей едой.
Сурик достает кусок творога, сделанный из молозива, — у них недавно отелилась корова. По крохотному ломтику он одаряет каждого. Ах, какой вкусный творог из молозива! Низко кружится чибис с белым подбоем крыльев, туман обволакивает все вокруг, а в мешках пока пусто. Не попадается даже пиперт.
Вокруг нас расстилался зеленовато-желтый ковер, сотканный из разных цветов. Тут и примулы, и анемоны, желтые звездочки неприхотливых лютиков, голубая россыпь незабудок, мелкая полевая кашка и ослепительно белый ландыш. Красотища неописуемая. А какие они расточают запахи!
Но нам не до красоты и не до запахов. Нам нужна трава — пусть самая захудалая, отпетая — кусачая крапива, — но пригодная для еды.
Что же будет? Что мы скажем деду? Из-за камня Аво пальцем таинственно манит меня. Я бегу на сигнал. Так и есть. Аво нашел целую семейку тандура.
И астрагал тут же! Тандур, как его еще называют — каперцы, стелется по земле. Астрагал тоже. Их собирать — одно удовольствие. Замены им нет и в засоле, и в маринадах. И свежие — объедение!
Ну как не принести им свое запоздалое спасибо, не дать должное за милость, какую они оказали нам в те далекие годы, заменив хлеб.
При виде такого обилия съедобных трав от счастья у меня и Аво отнялся язык. Такая удача. Было ясно, мешки порожними не останутся.
Но как-то совестно рвать втихомолку. Мы зовем друзей.
III
Раз, вернувшись с гор, где мы с Аво собирали травы, я застал деда дома. Утром, идя в гончарную, он встретил по дороге священника и повернул обратно. Дед был суеверен и в этот день не ждал ничего хорошего.
Но спрятаться от несчастья деду так и не удалось. Оно настигло его дома.
Был полдень, когда к нам постучал Вартазар. После прихода в село хмбапета он снова прибрал к рукам и землю и людей.
— Зачем пожаловал, ага? Какому святому мы обязаны твоим приходом? — встретил его дед у порога.
— В хороших домах гостя приглашают к очагу, услаждают беседой и не спрашивают, зачем он пришел, — сказал Вартазар.
— Извини, ага! Двери моего дома всегда открыты перед добрыми людьми. Проходи, проходи, коли с хорошими вестями пожаловал!
Вартазар опустился на услужливо подложенную мутаку. Дед сел напротив.
— Как живешь-можешь, старина? Давно не был у тебя.
— Твоими милостями, ага, как все. Всяк хан в своем дому, — ответил дед, не спуская глаз с Вартазара.
— Плохо живешь, уста, — заметил Вартазар, тяжелым взглядом окидывая комнату.
— Как богу угодно.
— Бог не обидится, если в доме котел будет кипеть.
Дед надел очки.
— Разве я живу хуже других? Разве я в меньшей чести у бога, чем другие?
— Не напускай тумана, уста, плохо живешь, — медленно цедил сквозь зубы Вартазар. — И плохо живешь по скудости своего разума. Кто в наши дни пробавляется псалмами, как твой отпрыск? Кто так беспечен, как твой башибузук — другой отпрыск? А известно: у кого летом мозг не варит, у того зимой котел не кипит.
Дед поправил на сморщенном носу очки. За их стеклами не было видно глаз.
— Я тронут твоими наставлениями, ага, — сказал дед, — но что такое лишний обожженный кувшин, когда их и так некуда девать?
— Отдай своих бездельников в работники, и они принесут тебе больше, чем твои горшки.
— В батраки?
— А хотя бы и так.
Дед поверх очков прицелился в заросший рот Вартазара. Теперь они были видны мне: узкие, колючие дедовы глаза, сверкающие лукавством и насмешкой.
— Спасибо за совет, ага, — сказал дед, снова спрятав глаза за стекла очков. — Быку рога не в тягость, а для барана его курдюк не тяжесть. У каждого из нас свой Багдад.
— В твоем положении можно было бы не прятаться за пустые поговорки, уста. Поговорками сыт не будешь, — заносчиво заметил Вартазар.
В глубине комнаты стояла мать с веретеном в руке. Привычными, размеренными движениями она толкала веретено. Изредка нить рвалась, и тогда мать, подхватывая концы, ловко сцепляла их, как будто склеивая. Мать сучила шерсть, не глядя на деда и Вартазара, но ее лицо ясно говорило о том, что она внимательно прислушивается к беседе.
У порога, сжавшись, стоял Аво. Он только что вбежал и, увидев в доме необычного гостя, застыл на месте, настороженно прислушиваясь.
— Однако я тут засиделся. — Вартазар поднялся.
У порога он обернулся, еще раз оглядел комнату. Тяжелый, оценивающий взгляд его задержался на мне, потом на Аво.
— За этот требник гроша ломаного не дам, — сказал он, ткнув пальцем в меня, — не в попы готовить собираюсь. — Потом ткнул пальцем в Аво. — А из этого башибузука выйдет толк. Дай мне его, заплачу неплохо. По товару и цена…
— Душами не торгую! — резко перебил его дед. — Ошибся дверью, ага!
Веретено остановилось. Мать нагнулась, чтобы поправить спутавшуюся нитку.
— Ну, чего там! — не обращая внимания на слова деда, продолжал Вартазар. — Три пуда ячменя в год да еще пшенички с меру, чем не плата?
Нить в руках матери теперь рвалась каждую минуту. Мать даже не заботилась сцеплять ее. Во все глаза она смотрела на беседующих.
— Дай же руку, старина, могу еще прибавить.
— Я же сказал: не в тот дом зашел, — с достоинством проговорил дед, отстраняя протянутую пухлую руку Вартазара. — Оставь мой дом в покое, ага.
— Подумай, уста, хорошенько, взвесь мое предложение. Я тебе плохого не желаю. С ответом могу подождать.
Вартазар ушел.
Я взглянул на мать. Она стояла, опустив веретено. Лицо, обращенное к деду, было покрыто красными пятнами.
— Зарежет он нас всех своей гордостью! — вырвалось у нее.
Дед повернул голову на голос и так посмотрел на мать, будто увидел ее впервые.
— Что ты сказала, сноха? Я что-то не расслышал.
— Она говорит, дед, что, когда в животе урчит, любой Багдад пригож, был бы он хлебный, — неожиданно выпалил Аво и плутовато подмигнул мне.
— Что еще за толмач выискался? Цыц! Этого не хватало, чтобы сегодняшний воробей вчерашнего чириканью учил!
— И почему он не принял руки, протянутой нам самим богом? — продолжала мать, по обыкновению обращаясь к кому угодно, но