Хотя чувства контрпереноса были объяснимым отражением уровня травматизации Дон, специалист по трудотерапии не использовала эти свои чувства для того, чтобы проанализировать их как часть своей работы, а реагировала на них без рефлексии.

Поведение трудотерапевта дало Дон лишь ложную надежду и привело к путанице в характере их отношений. Нарушение профессиональных границ специалистом по трудотерапии и то, что она вела себя как приемная мать, означало, что трудотерапевт непременно должна была огорчить и разочаровать Дон, которая все же не была ее дочерью, и она не могла в конечном счете забрать ее к себе домой, чтобы заботиться о ней. На определенном уровне эта особая забота, очевидно, приветствовалась Дон, была ей знакома, хотя и тревожила ее, воспроизводя предыдущий опыт насильственных отношений. В действительности трудотерапевт, вероятно, бессознательно использовала Дон для удовлетворения своих собственных потребностей в том, чтобы спасать, защищать и чувствовать себя особенной.

Еще одной иллюстрацией глубины эмоциональной депривации Дон и силы того отклика, который она вызывала, являлась реакция медсестры, осуществлявшей первичный уход. Она сообщила, что привезла для Дон зимнюю одежду, чтобы та не бродила зимой по территории больницы в одном тонком платье и джемпере. Ни одна другая пациентка не вызвала такой реакции у этой медсестры, которая затем обнаружила, что стала «мишенью» для Дон, искавшей ее большего внимания и задававшей ей много навязчивых личных вопросов, особенно касательно того, были ли у медсестры дети. В какой-то момент Дон рассердилась и начала угрожать этой медсестре находясь в состоянии фрустрации оттого, что их отношения не развиваются дальше. Поскольку границы между ними уже были нарушены тем фактом, что Дон одели, ставшим, по сути, выражением переноса материнской фигуры, медсестра впоследствии обнаружила, что сама «стала целью» для Дон и что ее собственным границам брошен вызов. Медсестра нашла это огорчительным, в особенности по причине чувств вины и беспомощности, которые Дон в ней пробуждала. Медсестре было особенно сложно все это перенести в связи с ее особой ответственностью за программу лечения Дон, проводившуюся в отделении. В конце концов эта медсестра смогла в рамках супервизии обсудить свое чрезмерное участие в жизни Дон и восстановить четкие границы. Она спасла отношения до того, как смятение переполнило ее саму или Дон. Впоследствии гнев Дон в адрес этой медсестры утих; хотя Дон и хотела внимания к себе на особых условиях, для нее также оказалось правильным иметь четкие границы. которые были восстановлены. Также Дон смогла признать, что ее любопытство относительно личной жизни медсестры было чем-то, что ей следовало бы понимать и контролировать.

Другие сотрудники находили преступление, совершенное Дон настолько немыслимым, что избегали работать с ней. Особенно это касалось тех сотрудников, которые незадолго до этого родили ребенка или у которых возникали трудности с зачатием. Чувства, которые вызывают у персонала женщины, убившие своих детей, являются очень мощными, и сотрудники нуждаются в тщательном наблюдении, которое может способствовать осознанию этих чувств. Если не предпринимать никаких мер контроля за ситуацией, персонал может начать применять к пациентам своего рода карательный подход, что является деструктивной формой чрезмерного вовлечения, которое следует пересекать. Дон никогда не сообщала о переживании явно психотических симптомов, которые позволили бы сотрудникам рассматривать ее скорее как «безумную», нежели как «плохую», и это, несомненно, способствовало их желанию наказать ее.

Женщины с расстройством личности проецируют свои нежелательные импульсы и внутренние конфликты на окружающих: группы персонала часто отражают их психическое расщепление (Aiyegbusi 2004). Так, в случае с Дон некоторые сотрудники, откликаясь на ее депривацию и по-детски зависимое поведение, хотели по-матерински ее опекать и напитать своей заботой, в то время как другие хотели наказать и унизить ее, реагируя на агрессивный, нарциссический аспект ее личности.

Мало кто чувствовал себя по отношению к ней равнодушным или мог занять позицию «терапевтического нейтралитета». Именно по этой причине индивидуальная психотерапия должна была проводиться кем-то, кто не принимал непосредственного участия в повседневном уходе за ней. Поддерживающие аспекты индивидуальной сестринской помощи, включающие личные контакты, требуют пристального наблюдения, для того чтобы предотвратить нарушения границ. Отчаяние и гнев Дон очень мощно проецировались, что затрудняло специалистам их задачу продумывать план заботы о ней и эффективно реагировать на ее нужды.

Степень дезорганизации ее психики не позволяла ей осмыслять свои психические состояния, а также негативно сказывалась на способности мыслить у окружающих, которые, как и сама Дон, в какой-то момент обнаруживали себя скорее действующими, чем размышляющими. Сила тревоги, которую она проецировала вовне, казалось, создавала это побуждение действовать, и действие это, судя по всему, становилось маниакальной защитой от фактического понимания и размышления о ее раннем и недавнем опыте травмы, насилия и потери. Эта трансформация мысли в действие нашла свое отражение в самом преступлении, которое, по-видимому, явилось попыткой аннулировать источник невыносимой боли и тоски.

Несмотря на то, что я пыталась сформировать с Дон терапевтический альянс, она воспринимала как невыносимую необходимость думать о том, чтобы сконцентрироваться на работе со мной, о совершенном ею преступлении, о своей скорби, чувстве вины и собственном будущем. Дон избегала реального участия в работе и постоянно пыталась вовлечь меня в общение в более дружеском ключе, предлагая мне поделиться информацией о моей личной жизни; и я неизменно разочаровывала ее, отказываясь это делать. Сопротивление Дон терапевтическому взаимодействию было очевидно, и, учитывая степень травмы, которую она испытала и ужас совершенного ею преступления, это было объяснимо. Трудности терапевтической работы с женщинами-убийцами будут дополнительно рассмотрены в главе 9.

В конечном счете небольшая исследовательская работа была фактически проведена, по крайней мере в течение некоторого времени Дон получала определенный опыт взаимодействия в рамках четких границ в ходе наших регулярных встреч, длившихся, пока она не приняла решение их прекратить. Я нашла ее в процессе терапии довольно уклончивой и фрустрирующей, и она вызвала во мне чувство, что в ней было что-то такое, до чего было трудно добраться.

Вполне возможно, что символически убив меня как терапевта и предотвращая любые попытки обратиться к значимым областями ее жизни в ходе терапии, она защищала меня от своего желания убить меня, которое появилось бы, если бы она действительно вовлеклась в работу со мной и позволила бы себе стать от меня зависимой. Глубина ее яростного желания убить вызывала чувство небезопасности, когда Дон