— Конечно. Если вам угодно, я прямо сейчас то и сделаю, — говорила девушка уже краснея. — Помните, как это делается?

— Не помню, как?

— Мне надобно будет раздеться, — отвечала Агнес ещё больше краснея.

— Ах, это, конечно, да… Делай как надо.

— Тогда нам лучше подняться в спальню.

— Ну пошли, — Волков не без труда встал из кресла, так как нога после трёх дней в седле заметно ныла.

— Вижу, раны ваши брат Ипполит не вылечил, — заметила его гримасы боли девушка.

— Эти раны уже не лечатся, — отвечал он ей.

Агнес шла перед ним по лестнице, прижимая к груди мешок с заветной вещью. Встретила она его в своём естественном обличии, но теперь, думая, что придётся перед господином раздеваться, она быстро меняла себя под одеждой. Не хотелось ей, чтобы видел он её тощий зад, худые ляжки да выступающий, бедно поросший волосами лобок. Ей хотелось, чтобы и груди, и бёдра её, и лоно взгляд господина не отвращали. А наоборот. Поэтому, когда дошла девица до верха, до спальни, так едва дышать могла от волнения. И уже точно теперь не знала она, что её больше волнует — то, что сейчас в стекло заглянет, или что перед господином обнажиться придётся. Так разволновалась девушка, что даже захотела по малой нужде. Но решила это желание перебороть и, открыв дверь своей спальни, впустила туда Волкова. А он по лестнице поднимался уже с трудом, почти на каждой ступени морщился от боли. В покои её входил, заметно хромая. И она это видела.

Нет, конечно, она разум свой не потеряла. Хоть и волновалась очень сильно, но дело разумела. Не кинулась платье снимать и мешок со стеклом развязывать, а сначала усадила Волкова на кровать. И стала стаскивать с него сапоги. А когда стаскивала с левой ноги, он поморщился, даже оскалился, так сильно его прихватывало, и она по старому своему навыку тут же на больное место положила свою маленькую ладошку. И пока боль изводила, шептала ему:

— Ничего, господин мой, ничего, сейчас я всё устрою, уже про хворь свою при мне поминать не будете.

А он, как боль отступала, стал оглядывать девичью спальню. Когда-то он жил в этой комнате, кровать эту делил с Брунхильдой. Теперь всё по-другому было. Смотрел он и удивлялся. Книги, книги — на окне, на комоде, возле кровати лежит одна на полу; нет, не роман, «Ботаника» некоего господина Крауса. А ещё лампы разные, зеркало огромное, ему в рост — денег, видно, не малых стоило — и опять книги. Книги всё умные, они и глупые-то денег стоят, а про эти с прашивать страшно.

Так и подмывало его спросить: откуда серебро у тебя, девица? Но не стал: не спрашивай — тебе и врать не будут.

Он завалился в перины; после дороги это так приятно, особенно, если боль в старых ранах не донимает, приподнялся на локте и стал ждать. И вот теперь уже Агнес делала то, что ей хотелось до нетерпения. Краснея и стесняясь, она стала снимать с себя платье. Прямо перед ним, в двух шагах от своего господина. И что с того, что она уже перед ним не раз раздевалась? Тогда она была ещё дитя неразумное, тех чувств, что она испытывала сейчас, будучи молодой женщиной, и близко в те времена она не испытывала. И пусть он делает вид, что не смотрит на неё. Посмотрит ещё и на её новый зад, и на такие сильные ляжки, и на чёрные волосы внизу живота, и на живую, колышущуюся от движений, грудь. Кинув платье на изголовье кровати, стала и рубаху нижнюю снимать. Тоже недолго с ней тянула. Ну вот она перед ним и голая совсем, если не считать чулок. Чепцов она не носила, как незамужняя. Ленту из волос вытащила, а те рассыпались по плечам потоками. Вот теперь уже она полезла к нему на кровать. Села рядом, ничуть не стесняясь, а даже выставляя перед ним самые сокровенные места, стала развязывать мешок. Развязала. Достала из него шар светло-синего стекла. Ах, как он был прекрасен, тот шар! Какую дрожь во всём её красивом теле он вызывал:

— Так желаете знать, что будет с вами на войне?

— Желаю, — отвечал Волков, который был, признаться, весьма удивлён теми переменами, что произошли в теле девушки. Теперь он уже рассматривал её с удовольствием. Не как в те, в прошлые разы, когда ему хотелось отвернуться от неказистых её членов и неразвитых прелестей. — Скажи, вернусь ли я с неё живой?

— Хорошо, сейчас всё узнаю для вас, господин, — ответила она, не сомневаясь в своих словах, и заглянула в синеву стекла, словно нырнула вниз головой.

Зная, что это надолго, кавалер откинулся на перину, стал смотреть в потолок и думать о том, что его ждёт.

Он уже спускался вниз, перекусить чем-нибудь. Горбунья быстро нашла ему хорошую еду; кажется, кухаркой она была неплохой, а потом он просил у здоровенной и, кажется, глупой служанки лампу зажечь. И воду мыться. Помылся, ещё посидел за столом, но Агнес из спальни так и не выходила. Тогда он, взяв лампу, пошёл по тёмному дому наверх. И открыл дверь в тёмную спальню девушки.

Она спала, кажется. Спала поверх перины. Кавалер удивился, увидав её — от женской притягательности осталось совсем немного. Ни бёдер роскошных, ни тяжёлых грудей. Рёбра, грудь подростка, кости таза, выпирающий лобок с редкими волосами, заострившееся личико, с широко открытым ртом. В общем, ничего того, что его бы привлекло, в ней не осталось. Она стала совсем другой. Это было словно наваждение. Не знай он Агнес, он, наверное, сильно бы удивился. Но он её знал. Знал не первый год.

Шар лежал рядом с ней. Она так и держала на нём свою руку, словно боялась, что кто-то заберёт его у неё во сне. Волков и забрал. Спрятал его в мешок, свободной частью перины накрыл девушку, потом пошёл в другую комнату, но та была заперта на ключ.

И из-за неё доходил до него резкий, непривычный запах.

«Интересно, что у неё там?»

Но выяснять ему почему-то не хотелось, не хотелось знать; он и так понимал, что там что-то опасное, порицаемое Богом и людьми. К дьяволу! Он туда не полезет. Кавалер вернулся в спальню к девушке, а после пошёл вниз, взяв с собой большую подушку. Там он улёгся прямо на стол, на ту сторону, что была поближе к тёплому очагу. За свою жизнь он спал в местах и похуже, а уж на ровном столе, да с подушкой… Даже одеяло не нужно, если печка, которая рядом, ещё не остыла. Да и лето уже почти пришло. Скоро и ночью от жары не спрятаться. После трёх дней дороги заснул он быстро.

Утром удивленные слуги ходили на цыпочках, боясь его разбудить. Только неуклюжий Игнатий, когда шёл поить лошадей, загремел ведром.

— Куда? — коротко спросил его кавалер, приподнимая голову от подушки.

— Лошадей поить, господин, — отвечал конюх.

— Сначала мне воды принеси. И скажи горбунье, чтобы согрела, — распорядился он. В последнее время кавалеру совсем не нравилось мыться холодной водой, отвык он от холодной воды и, кажется, уже навсегда отвык.

— Да господин, — отвечал конюх, — сейчас принесу.

Услышав их разговор, в столовую, кланяясь и здороваясь, вошла кухарка, сразу стала разводить огонь в печи. Большая служанка, скрипя половицами и ступенями лестницы, «тихой мышью», вжимая голову в плечи, проскочила наверх. И тогда Волков встал со стола. Да, ушли уже те годы, когда он мог вот так спокойно спать без перин на твёрдых досках. Тело его побаливало. А вот нога… Нога даже и не напомнила ему о себе. За всю ночь он не разу из-за неё не проснулся. И сейчас всё с ней было хорошо. Отлично вчера Агнес её заговорила.