это невинно. Пошло, но именно потому и невинно. У матери куда серьезнее: задевает жизненные центры. Смертельно. Видно же.

А отца я люблю. Чтоб вы знали.

Я жалею его.

Вот ведь он принял материно «с работы»! Принял, загнал в темный чулан сознания (бессознания), где постепенно будут копиться необъясненные подозрительные факты и эти телефонные звонки, пока не образуют критическую массу, и взрыв, и в его беспощадной вспышке отец увидит разом наконец всю картину от начала до конца...

А пока что мы, «забыв» про звонок, продолжаем говорить про наивность «обольщения собственной жизнью», и отец тоже вносит свой вклад:

—...опаздываю на свой прием, иду по коридору, люди на стульях затомились, человек двадцать, и тут один встает мне навстречу и радостно так: «Здравствуйте, Юрий Сергеевич! А я — к вам!»

Отец смешно изобразил этого простодушного человека, который, видимо, уже был однажды и отец имел неосторожность назвать его по имени-отчеству (заглянув в заявление) и пожать на прощанье руку.

— Ну, и ты? — с преувеличенным интересом спросила мать (такой вот общественный договор: вы мне не замечаете телефонный звонок, а я вам за это — интересуюсь...).

— А я: «Счас-счас...» — и нырь в кабинет. Потом уж и не узнал, кто из них был он. Видимо, он как-то догадался, что Земля вертится все-таки вокруг Солнца, а не вокруг него.

Отец помолчал и припомнил еще:

— А одна бабенка, молодая, с виду неглупая, давай демагогию разводить. «Ну почему, скажите, почему вся наша жизнь такая, ведь мы же все свои, соотечественники, почему мы только затрудняем все друг другу, вместо того чтоб облегчать?» Ну, я ей показал! Стоп, говорю, мадам, давайте уточним. Вот мы с вами соотечественники. Вам нужна квартира. И вашему соседу. А у меня она всего одна, я должен между вами выбирать, я в затруднении. Ну так и облегчите мне мое затруднение, заодно и соседово, откажитесь от своих притязаний! А, молчите? Ну, тогда давайте сменим интонацию и рассмотрим дело не на основе братства, а на основе формальной справедливости. Так оно надежнее!

И взглянул на мать победно, доблестный, мудрый, как Соломон.

Нам и хорошо вместе, и тяжко. Каждый из нас слегка поужался, искривился, чтобы соответствовать остальным двум — так морковки иногда растут, перевившись. Мы все слегка врем в этом искажении, мы все грешим против своей сути, мы утаиваем свои отдельные интересы, идущие во вред другому из нас. Это, конечно, неудобство. Но мы получаем компенсацию: уют нашего суммарного поля, в котором мы привыкли расслабляться и укрываться от стихий.

Больше всех врет, пожалуй, отец, но страдает от этого меньше всех из нас троих: привычное дело вранье, работа такая. Как я понял, чем выше начальник, тем сильнее он угнетен сверху. Отец бывает доволен только тогда, когда довольны им — сверху. Другой радости он уже и не знает. Привел чье-то очередное неотменимое «надо» в исполнение — и счастлив. Если вдруг между двумя «надо» образуется пауза, он не знает, куда себя деть. Однажды пошел в отпуск, до путевки оставалось два пустых дня — и такая навалилась на него тоска без неотложной работы! Сам вскакивал на телефонные звонки: надеялся, что принудят сейчас же действовать. Читать не мог, гулять не мог, телевизор смотреть не мог. Как он обрадовался, когда позвонили: случился пожар в каком-то учреждении, жертвы... Снялся с дивана, ринулся принимать меры, выяснять. Скоротал время до путевки.

Иногда разобидится на меня:

— Ты не видишь, как я пашу!

Вижу-вижу. То пожар, то пленум... Труд изматывающий — нет, я без иронии, действительно изматывающий. И хоть вполне бессмысленный, зато очень утомительный. И дает им этакую индульгенцию, право разрешить себе все... «Князь Гвидон»...

Мне, правда, жалко его. Какой с него спрос, он из убогого времени, из убогого места, он и не рассчитывал никогда дорваться до власти и уж рад несказанно, что привалило. Ему кажется, он черт знает как многого достиг.

Вначале:

...Маленький рабочий городок, там люди, входя в автобус, говорят «здрасте», там большой завод и мелкая местная «аристократия». И отец (тогда еще мальчишка) оказался в компании золотой молодежи: детей тамошних этих самых «аристократов». Ужасно ему это льстило. Он фотографии хранит, волнуется, когда показывает. И обязательно скажет: «А это Люська, дочь председателя горисполкома...» Люська была у них свой парень, душа компании, и она была — его... В армию уходил — высунулся из окошка вагона, ребята ее подсадили к нему (фотокарточка есть...), повисла на шее, впилась — не оторвать. Тронулся поезд, покатился, а отец весь — лицо, руки — еще в ее запахе — уткнулся лицом в ладошки и долго, долго, сколько можно было оставался так: хранил, чтоб не выветрилось. ...Замуж она вышла через год, тоже за парня из их компании, он просто на год раньше отца вернулся из армии. У него аккуратное, правильное (на фотографии) лицо, и весь он, видимо, правильный и положительный, пороков нет, и невозможно было найти причину не выходить за него замуж...

Отец теперь гордится, что обошел их на беговой дорожке жизни. У них стартовые условия были куда благоприятнее, и вот он теперь — вот что, а они — вон что. (Он матери любил все это рассказывать и объяснять.) Этот самый Люськин муж вначале работал на заводе и даже доработался до замначцеха, но с таким аккуратным, с таким положительным и лишенным признаков лицом... Теперь он начальник жэка (ха-ха-ха, радуется отец), но все же — «начальник», не без титула! Уж лучше бы ему с таким личиком, с такой его мордашкой пойти было в аспирантуру: рано полысел бы, надел очки, умненько и аккуратненько о чем-нибудь таком рассуждал бы. А он сунулся в чужой процесс — это с лицом-то, в котором буквально не за что зацепиться! — туда, где нужны характер и энергия. Его и выплюнуло.

Отец очень утешается, когда вспоминает эту историю. Они так и остались навечно в своем изначальном городишке, и Люська — всего лишь учительница в школе. Ностальгии ради отец ездил туда раз в десять лет и, сказал, больше не поедет. В последний раз это было на праздник, позвонил — немедленное «приходи!!». И вот он за их столом. Сухое вино закусывают соленой килькой. «Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по полю ржи, проходит явь, проходит сон, любовь